Окутанная тьмой
Шрифт:
— Люси, я буду ждать тебя! Каждый день буду ждать тебя здесь! Слышишь?! — громко, насколько только может, кричит Венди, уже аккуратно приподнятая Драгнилом повыше, чтобы Хартфилия не потеряла их и виду. Он сам едва заметно улыбается, сдержано и спокойно, одним лишь взглядом обещая, что присмотрит за этой неугомонной девчонкой, за всей гильдией в целом, и что просто дождётся её. Будет ждать с собачьей верностью, будет приходить сюда вместе с Венди каждый день, без конца встречая и провожая корабли, пока однажды не сможет в разы крепче прижать Люси к себе, к своей груди, так же трепетно и горячо целуя в висок и острую скулу.
Люси ощущает, как по щеке сбегает влажная дорожка, на секунду задержавшись на подбородке, и алая капля грязным пятном расплывается на деревянной палубе. Люси хочется кричать от радости и счастья, как безумной, умалишённой, но ком в горле мешает даже для себя, будто боясь забыть, назвать их всех по именам. Десятки рук подняты вверх в их особом знаке, заставляющем её сердце, покрытое чёрными пятнами тьмы, содрогнуться, на короткое мгновение замереть, пропустив удар. Люси не в силах объяснить происходящее, но сама, будто невольно, поднимает руку, выпрямляя указательный палец вверх, ведь она желает вернуться сюда всей душой.
— Я буду ждать тебя!..
Комментарий к Жажда мести, часть 3:
У меня есть две новости и вопрос к читателям:
1. Кому интересно у меня появилась группа, посвящённая моей писанине, если есть желание, загляните. Буду рада. https://vk.com/club132280162.
2. Это предпоследняя глава этой работы, следующая станет завершающей. И я надеюсь, она никого не разочарует.
3. Что-то мне в голову взбрело поменять название работы, ибо оно банальное и часто употребляемое и в других фэндомах, что меня, мягко говоря, не радует. Хотелось бы узнать по этому поводу ваше мнение, мне тут мои знакомые накидали парочку предложений: Адская фея, Фея из ада, Падшая, Повелительница тьмы, Лучшее творение тьмы, Окутанная тьмой, Темная, Сияние дьяволицы, Другая сторона, Познавшая цену жизни, Воскресшая. Буду рада услышать и ваши предложения, если таковые имеются.
ПБ открыта.
Спасибо за внимание.
====== Эпилог: Отобранное сердце... ======
Люси устало прикрывает глаза, наблюдая одну и туже, порядком надоевшую за несколько часов картину вокруг себя — одно беспокойное море с высокими, хлещущими по бортам корабля волнами. На ресницы оседают холодные, ощутимо обжигающие кожу лица капли дождя, тонкими линиями скатываясь вниз по лбу, щекам и подбородку. Корабль мерно покачивается из стороны в сторону, медленно продолжая свой путь, уверенно идя сквозь плотную завесу весеннего ливня, непрерывно льющегося из густого пласта серых облаков. Мимо, коротко оглянувшись на Хартфилию, удивлённо изогнув густые брови, проходит капитан, придерживая старческой сморщенной рукой фуражку, но молчит. Только выпустит рядом сухими губами ленту вьющегося седого дыма любимой сигары, на мгновение замрёт под дождём, внимательно всматриваясь в горизонт и уйдёт, плотно прикрыв за собой дверь, но замок никогда не щёлкает. Люси не знает, какой он на самом деле, но чувствует искреннюю доброту и желание помочь, — даже просто укрыв её от дождя в каюте, пропахшей сигаретным дымом и чёрным чаем с бергамотом. Хартфилия только коротко усмехается, ощутив на губах юркую змейку дождевой воды, застывшую на несколько секунд в уголках губ и скатившуюся дальше, оставив только лёгкий холод и трезвость мыслей.
С неким облегчением Люси выдыхает горячий воздух, вертит во влажных руках обломок кинжала — единственную память, верное напоминание, оставшееся после Эми. И в груди начинает щемить, ведь она не захотела оставаться там, просто не хотела участвовать в её похоронах, видеть, как её без сожаления опустят в холодную землю, хотя и по-прежнему ощущала что-то родное и близкое. Было всё равно, что всё это время в её теле жила совершенно другая душа, всё равно, что это был демон — Люси успела полюбить её, успела привыкнуть и привязаться крепче, чем предполагала раньше, чем позволяла себе каждый раз. И теперь казалось, что эта холодная, ненасытная до крови и смертей сталь продолжала хранить отпечаток неумелых детских ладошек, продолжала держать в себе тепло хозяйки. В отражении обломка лезвия Люси не видела себя — она видела широко распахнутые, наивные глаза цвета тёмного шоколада, видела алые пряди волос, видела улыбку, в который были изогнуты по-детски пухлые розоватые губы. На душе едва заметно становится легче и теплее, но где-то далеко, на задворках сознания, раздаётся излюбленная фраза Марвелл, адресованная Эми: «Почему ты не улыбаешься? Твоё имя значит — улыбка! Улыбнись…».
Чем дальше от дома, места, где её, несомненно, ждут, тем страшнее; чем дальше без них, дорогих её сердцу и душе людей, тем сильнее становится дрожь, будто Хартфилия чувствует так же остро, как и прежде, холод дождя. Чем больше тишины и гула ветра, смешавшегося с шумом беспокойных волн, — тем сильнее в душе возрастает знакомое чувство одиночества, липкими руками скользя по бледной влажной от дождя коже. Но в этот раз, в отличие от многих других, Люси ему не верит, больше не хочет верить этим рукам, каждый день и час обещающим мнимое и теперь уже несуществующее спокойствие, тишину и радость. Хартфилия прекрасно знает, что будет ждать её там, в неизведанных глубинах темноты, — сначала бездна поглотит её проблемы, даст желаемое, но после, быстро и ненасытно, утянет и её саму, а на прибрежном песке останутся только свежие следы её пальцев и ногтей. Больше Люси не верит в это мнимое спокойствие, которое потом вновь напомнит о себе острой резью меж рёбер.
— Замечательная погода, не так ли, Люси? — Хартфилия заметно вздрагивает, напрягается, но всё же с интересом оборачивается к своей новоявленной собеседнице, наивно и глупо устроившейся на перилах, покачивая ногами на манер озорного ребёнка. Люси никогда прежде не радовалась её визитам, прекрасно зная, кого и почему видела в ней Имизуки, с огнём в глазах наблюдая со стороны — будь то обычная битва или серьёзные разговор. Люси знает, что является для неё любимым творением, ожившей куклой чужого сада, с дерзким характером, с острыми когтями, злобным, насмешливым оскалом и волчьим недоверчивым взглядом. Имизуки любила в ней всё, включая невозмутимость и резкую перемену настроения, переход на неконтролируемую ярость и ненависть ко всему живому. Но больше всего она любила эти глаза — её манила их глубина и цвет, который, по её мнению, подходил Хартфилии идеально. — Я вырвалась к тебе ненадолго. Знаешь ведь, что мне нельзя высовываться на улицы, пока что… Слишком опасно, если учесть, что происходит вокруг, да и Таро переживает. Смешно, правда? Казалось, он и забота — несовместимые вещи, — Хартфилия пожимает плечами, вовсе не считая, что Таро и человеческие чувства такая редкость, по крайней мере, она видела его другим — в первый день объявления Лии он помог ей. Сильно помог и на стадионе, и сейчас Люси казалось странным то, что Имизуки то ли не знает этого, то ли продолжает отрицать какие-то изменения, как в себе, так и в муже. Имизуки только придвигается ближе, с восхищением и задумчивостью всматриваясь в лицо Хартфилии, находя то, что так хотела увидеть в ней, выискивая то, чего раньше не было. Тёмные и озлобленные на многих, включая саму себя глаза, — глаза, которые никогда не доверяли Имизуки, всегда искали скрытый подвох, но полагались на её помощь, потому что больше было не на кого рассчитывать. Глаза, которые видели много грязи, но почему-то продолжали верить и искать нечто светлое и непорочное среди крови, глаза, которые ждали спасения так долго. — Не
— Ладно, я обещаю. Никаких разборок между нами не будет, но это и не значит, что я подпущу её к себе ближе. На это у меня есть свои причины, и её оправдание, что она только мой хранитель, отправленный моей матерью, и может защищать только меня, больше не действуют. Если она хочет помогать и быть рядом со мной, то пусть будет так — это не отменяет того, что в любой момент она может получить удар в спину… Так ей и передай.
— И что это за место? — Люси в недоумении оглядывается вокруг, где из сырой чёрной земли небрежно, будто не до конца похороненные в недрах, торчат каменные обломки и сбитые деревянные доски — останки то ли одного здания, то ли нескольких. Хартфилия никогда и не догадывалась, что где-то за Харгеоном, в километрах девяти-десяти на северо-запад, на пустыре, будто выжженном много веков назад, найдётся подобное место. Трава здесь даже не росла, и вокруг одно топкое болото, то и дело, всплывающее в ямах и небольших выемках зеркальным спокойствием. Сюда они шли всю ночь, и всё это время Люси не отпускало паническое и раздражающее чувство, что в спину, да со всех сторон, на них кто-то смотрит, следит, выжидая момента, но неуклюже выдавая себя треском переломанной надвое сухой ветки. Говорить о своём чувстве Хартфилия не спешила — всё было написано на лице Имизуки, в её азартном блеске хитрых глаз, в её насмешливой улыбке, не сходящей с тонких губ. Люси внимательно следила, как быстро менялись её маски, одна за другой, и никаких сомнений не оставалось — та вела её чуть ли не на смерть. Слишком резким и сильным был здесь тошнотворный запах гнили, не заглушаемый ничем, даже запахом собственной крови, выступившей маленькими каплями под клыками на губах. — Я чую падаль, её здесь много… Почему? В горле от этого запаха уже ком стоит, — Хартфилия морщится, придирчиво изучает обломок перед собой, прилаживает ладонь к шершавой поверхности, насквозь пронизанной могильным холодом. Не сразу, но Люси замечает впереди себя тёмные глаза, глядящие чересчур смело, и в упор на неё, то и дело, выныривая из-за сбитого креста, после — ненадолго теряясь среди темноты.
— Кладбище! — громко и радостно выкрикивает Имизуки, разведя руки в стороны, будто всё это время она ждала именно этого момента, когда на лице Хартфилии застынет настоящее удивление. Люси не ждала, что они навестят подобное место, и тем более не ожидала, что здесь могут жить и существовать демоны, ведь здесь лежат только мёртвые. — Неужели это нелогично? Ведь предсказуемо, что тем местом, где можно найти свору голодных и до безобразия тупых падших, будет именно кладбище! Знаешь, Смерть существовала всегда, но прежде ни она, ни её первые, простые, даже банальные творения без ума и характера не знали цену человеческой души. Умирали, не получая ни еды, ни удовольствия. А они, эти забытые души, оставались несобранными, сияли внутри уже давно осыпавшихся песком тел под пожелтевшими костями. Легкая еда и добыча для совсем лишившихся рассудка существ, ты так не считаешь? А это кладбище совсем древнее — ему лет двести, если не все триста, но правды никто не знает… Кроме Госпожи Мары разумеется, — Имизуки деловито проходит мимо обломков, вовсе не заинтересованная в них, ведь её привлекали только эти существа — ободранные, озлобленные и голодные. Она ждала увлекательную битву, ждала ненавистно горящие алые глаза цвета свежей крови…
— Госпожи Мары? — Люси провожает Имизуки взглядом, только выдвигая предположения, кто такая эта Госпожа Мара и связана ли она как-то с Лией. Быть может, её стоит опасаться, недоверчиво скалить зубы или же наоборот — проявлять уважение, благодарность, возможно, и она замешана в теперешней жизни Люси не меньше старшей Хартфилии.
— Ну, разумеется её. Она первая девушка, ставшая Смертью. Лишь ей одной, нашей седой старушке, дано знать, сколько этим людям лет, веков, а может и столетий. Но сегодня для нас важны совсем не эти цифры. Знаешь ведь, зачем я привела тебя сюда, но в знак моей заботы я подарю тебе этот скромный подарок — здесь этих душ четыреста семнадцать! Это ведь замечательно, правда, Люси?! Ты же так сильно хотела много душ, чтобы быстрее вернуться домой… К той девочке, к тому парню, к тем людям, теперь значащим для тебя всё! Ну же, дерзай! Убивай их всех, как тебе вздумается, ты их цель, их мишень, и они будут бросаться на тебя! Они просто животные, даже не демоны — режь их, рви, сжигай в своём праведном огне! Вот они — стоят, не медли! — Имизуки заливается истеричным смехом — ей до дрожи нравится это растерянное выражение лица Люси, ей нравится её бездействие, неверие, её глубокий страх, отразившийся в глазах. Ей нравится, как она отшатывается назад, пытается прекратить этот назойливый шум, голос Имизуки, в ушах без, конца повторяющий столь чудовищную цифру. Ей нравится видеть, как зрачки то сужаются, то расширятся, а радужка глаз быстро загорается ярко-алым — на губах же невольно всплывает безумная улыбка. Именно такую Люси и ждала Имизуки, именно такой она запомнила её, такой она хотела видеть её, обняв себя руками за плечи, ощущая эту пугающую ауру. Имизуки всегда боялась того, что сотворила, но всегда любила эту дрожь, которая каждый раз доказывала, что она жива, у неё есть чувства — она боится.