Окутанная тьмой

Имилис

— Злость и ненависть не приведут тебя ни к чему хорошему. Сама ведь это прекрасно знаешь и без меня. Так почему позволяешь ей брать над собой, над своей человечностью верх? Ты в знаешь, что сейчас происходит внутри тебя? Хочешь расскажу, опишу во всех красках, как ты опускаешься, умираешь, гниёшь, чернеешь? — беззлобно рассказывает Амэтерэзу, хотя Люси и сама чувствует это, — прилаживает руку к животу, ощущая, как что-то там ощутимо-больно пульсирует, разрывается. Но Хартфилия не в силах объяснить, что происходит с ней сейчас, знает лишь одно — злость её катализатор, который всё быстрее и сильнее разгоняет по венам черноту, и это недопустимо, неподвластно ей, пока она не может ясно видеть происходящее. — Человечность быстро теряется в тебе, и, если прямо сейчас не успокоишься, не сможешь подавить злость в себе, то, прости, — ты обречена стать и оставаться такой как сейчас навечно. Но ты не готова, и никто из твоих знакомы, друзей не готов видеть тебя такой; ты не сможешь убивать их, повиноваться голоду, не сможешь убить тех, кто назовёт твоё имя, потому что оно будет тянуть

тебя назад, будет возвращать твои утерянные воспоминания. «Люси» — оно будет их защитой от тебя, молитвой против тебя, и ты будешь беззащитна, не сможешь сделать и противопоставить что-то против них. И, в конце концов, сдашься, просто убьёшь себя, — не сможешь жить так, ведь кусок памяти, где остались, отпечатались их лица и их голоса не исчезнет, он доведёт тебя до суицида. А на счёт убить меня, то ты тоже не сможешь сделать этого. Знаешь почему? — Люси с дрожью отступает, а в потревоженных мыслях звучит лишь один пронзительно-громкий голос, тщетно умоляя прекратить всё это. Она желает, чтобы эта святая не лезла так нахально и без предупреждения в её душу, не выгребала всё самое сокровенное, не озвучивала её тайные страхи и намерения, её слабость и погибель. Люси и сама знает, что не сможет убить, но жажда мести не уходит, и единственным верным решением сейчас кажется именно утолить её, как было с Седьмой. Вот только от этого легче не становится, заставляя сердце слишком больно сжаться, и человеческая часть это понимает лучше и острее. — Потому что не хочешь. В тот раз, когда ты прогнала меня, я ведь ушла недалеко, была рядом и следила за вами. Я не поверю и просто рассмеюсь, если ты, Люси, скажешь, что своими глазами не замечала меня. Ты могла убить меня ещё там, тогда, но я здесь, прямо перед тобой, жива и здорова. И мне нужна твоя помощь, — слишком просто, даже не рассчитывая на отрицательный ответ, произносит Амэтерэзу, в глубине души зная, что Люси не откажет, скажет что-то колкое и, возможно, обидное, но не отвернётся.

— Ты что с ума сошла? Ты хотя бы понимаешь, у кого сейчас просишь помощи? — Люси вздрагивает, и из груди вырывается приглушённый гадкий смех, но он тут же исчезает, и остаётся догадка, что, быть может, случилось нечто по-настоящему ужасное, раз этот гордый ангел просит помощи у неё, практически своего главного врага. И грустная улыбка, на мгновение появившаяся на тонких губах ангела, подтверждает подозрение, заставляя успокоиться, выслушать, показать другую себя. Люси закрывает глаза, по привычке жмуря их до бесформенных пятен, и, почти успокоив, усмирив свой пыл, опускает оружие, добавляя холодное, но с заметными нотками волнения: Я слушаю тебя, внимательно.

— Ты же, как и я, видишь насколько осмелели падшие: они так просто снуют по улицам среди живых людей и, как ни странно, не боятся, не обращают на других ангелов никакого внимания. Ты уже убила одну из их лидеров, — остался ещё один, а эти жалкие ищейки не помехи ни тебе, ни мне. Помоги мне найти девочку-ангела, за которой все они охотятся, быстрее, чем все они. Она очень важна для небес. Понимаешь меня, Люси? — наивно и по-доброму интересуется девушка, видя долю сомнения появившегося в глазах Хартфилии, ведь не такой просьбы и проблемы она ожидала, совсем не такой.

— А мне-то что до неё, этого ангела? Моя задача убить Пятнадцатого и очистить улицы этого города от грязи. А эта девочка меня совершенно не волнует, пусть делают с ней, что хотят. Мне всё равно, — холодно бросает Люси, не спуская глаз с, на удивление, слишком спокойной Амэтерэзу, — ангел и не ожидала другой реакции, потому что знала к кому идёт и у кого просит помощи. Но, тем не менее, она знала ещё несколько вещей, которые, несомненно, смогут заставить Люси помогать ей в этом деле, — и пусть это низко для неё, высшего ангела, но другого выбора не остаётся.

— А меня она волнует и очень сильно, пойми. Её кровь как эликсир для мёртвых демонов, — она оживляет их тела, даёт ещё одну жизнь, — с тайной надеждой произносит она и видит, как на мгновение оживают глаза Люси. Амэтерэзу была внутри её души, видела, что происходит там, слышала, о ком так горько рыдает она, желая справедливости и море пролитой крови убийц. Подло давить на больные точки — ангел это знает, но не следует этому правилу, в каждом слове оставляя намёк, что если Хартфилия поможет, то будет шанс вернуть того мальчишку, живым и здоровым. А отказаться она, по мнения Амэтерэзу, просто не сможет, потому что слишком сильной и крепко оказалась связь между ними. Люси делает шаг назад, как-то бессильно, словно сражаясь внутри самой себя, покачнувшись, стискивает зубы, и Амэтерэзу, широко раскрыв тёмные глаза, не верит, что именно она сейчас говорит это:

— И только этой причиной ты хотела убедить меня помочь? Ты говоришь об эликсире, о воскрешении, но ни слова о возврате души мёртвого! И что бы это всё значило? А, Амэтерэзу?! Кина не вернуть, и не лги мне, Отто тоже, Эми так уже давно мертва, являясь ходячим мертвецом с чужой душой под сердцем. Не давай мне ложную надежду вновь встретиться с ними! — не выдержав, повышает голос Люси, потому что ей больно. Итак, сердце внутри разрывается на кусочки, постоянно показывая перед глазами прошлое, всего несколько дней назад, когда ни он сам, ни она даже и не думали о смерти, о том, что скоро их пути разойдутся в разные стороны. И ей нелегко принять это, нелегко сдерживать крик, так и рвущийся наружу, — крик раненного зверя, — ей тяжело держать в себе слёзы, тяжело не давать себе возможность заплакать, чтобы было не так жгуче и горько.

— Ты ведь делаешь всё, чтобы защитить обезопасить тех, кто дорог тебе! Так пойми: я делаю тоже самое! Этот

ангел не просто избалованный ребёнок высшей расы, выращенный в роскоши и богатстве, эта девочка — моя сестра. И раз уж ты не хочешь, чтобы была между нами ложь, то знай — я тот падший ангел, нанявший всю эту свору, я и никто другой! Сначала они беспрекословно подчинялись мне, а после словно озверели, устроили на Магдалену настоящую охоту, с жертвами и свежей кровью. Они хотят использовать её для себя, в своих гнусных целях, но что делать мне, падшей, израсходовавшей почти всю свою силу лишь на вычисление её местонахождения? Поэтому я прошу тебя помочь мне! Помоги мне вернуть сестру и вместе с ней взлететь на небо, вернуться домой! — каждое слово током отдаётся по рукам Люси, и она уже не понимает, что важнее: просто спасти эту девочку или отомстить за своего ребёнка. В голове всё мешается, и почему-то всё сильнее и крепче её притягивает ещё незнакомая маленькая девочка, попавшая в окружение озлобленной, голодной своры. Хартфилия прижимает руку к груди, и ей кажется, что Кин поступил бы точно так же, из-за чего ярость и злость, владевшие ей так долго, утихают. В голове остаётся лишь одно имя, отдававшееся приятной дрожью, — «Магдалена»

Локи беззвучной тенью прошёлся по центральной улице, сипло вдыхая и выдыхая холодный ночной воздух, украдкой осматриваясь по сторонам, после поднимая взгляд в небо — уже давно потемневшее, заслонённое тяжёлыми тучами. Дух не мог и самому себе объяснить, зачем, спустя лишь несколько часов после такого тяжёлого ранения, вернулся сюда и вызвался помогать в поисках виновных. Без сомнений, Люси прекрасно знает о его состоянии, но всё равно, она так же и знакома с его упрямством, самоотверженностью, свойственными всем её духам, поэтому и не препятствует, зная, что это — бесполезно. Бросает это еле слышное «Будь осторожен…» вдогонку и мысленно корит себя за то, что не была в состоянии защитить и его, она тогда вообще ничего не могла противопоставить своим противникам, сама находясь в том состоянии, когда нужен герой. И если бы не Лия… Локи даже и думать не хочет, что было бы, не приди в нужный момент Кин, не приди Акихико, не появись сама Госпожа Смерть. Он не хочет думать, что даже малышку Венди, просто маленькую девочку, они бы не пощадили — убили бы без разбора, так и не поняв, что только что отняли жизнь у ребёнка, живущего своими детскими, до зубного скрежета наивными мечтами и желаниями. Локи чувствует вину, тянущуюся за ним непосильным грузом, и страх, потому что понимает, что в таком состоянии просто бесполезен здесь, однако сидеть в мире духов, как дворовый пёс, зализывая собственные раны, он тоже не желает. Он хочет быть здесь, рядом с Люси, как и все волшебники, лишь для того, чтобы в нужный момент оказаться рядом, не дать ей сойти с ума, не дать потерять себя прежнюю, светлую и правильную, поддаваясь ярости. Но даже думать о таком ему невыносимо больно, и Локи прижимает дрожащую ладонь к груди, где ощутимо ноют и колют синяки, ссадины и его глубокие кровоточащие раны.

Становится необъяснимо горячо в груди, и дыхание мгновенно перехватывает чем-то, ставшим поперёк горла, — Локи оседает на землю, негнущимися пальцами оттягивает от шеи воротник, но продолжает задыхаться, не в силах ничего сделать. Чувствует острый осколок, от того наиболее опасного удара, который сейчас так опасно и рвано впивается ему в лёгкое, — дух шумно сглатывает, невольно, в порыве злости на свою беспомощность, сбрасывает на землю очки. Он не может пошевелиться, но и говорить тоже, расцарапывая, ломая ногти о каменную плиту дорожки, чтобы как-то привести себя в чувства, перебить эту боль и подавить крик, рвущийся наружу. Локи не готов умирать так и не увидев тех, ради кого так самозабвенно бросался под удары, кого защищал собою, своей грудью, посчитав намного важнее. Не хотел умирать вот так, в гадком одиночестве среди непроглядной темноты, окутавшей его со всех сторон, и он уже практически ничего не видел в шаге от себя, различая только тёмно-багровые потёки на израненных самим собою пальцах. Смутно понимал происходящее, тщетно пытаясь уловить постоянно ускользающие мысли, мгновенно покинувшие воспалённую голову, пытался дышать сквозь крепко стиснутые зубы, цепляясь руками за рубашку. И в тот момент, когда уже был готов сдаться, отдаться на растерзание тому, что ненавидел больше всего, заметил, сумел рассмотреть маленький золотой огонёк, ослепивший его. И в этом свете он ясно видел слишком знакомое детское лицо с большими тёмно-синими глазами и огненно-рыжими волосами, как и во время их первой встречи, подвязанные в два высоких озорных хвостика.

— Это вы, дяденька. Вам помочь?

Локи опёрся спиной о холодную скамейку, улыбаясь, понимая, что всё ещё жив, раз чувствует этот колкий, практически обжигающий кожу холод. Он не знал, что сказать этому ребёнку, который только что, оказавшись в нужное время, в нужном месте, без раздумий спас ему жизнь, лишь одним коротким, еле ощутимым прикосновением маленькой ладошки к его груди. И в эту минуту мутным взглядом Локи, мог поклясться, он слышал биение собственного сердца, видел его в её руках, окружённых таким успокаивающим лёгким светом. Он доверился, смог отдаться ей, не противился, увидел за холодными синими глазами неподдельную доброту и тепло, теперь заставившие его сердце забиться сильнее. Локи слышал приглушённый хруст выравненного ребра, ставшего на место, и вздохнул — спокойно, глубоко, наслаждаясь тем, что чувствует только радость и свободу. Он не знал имени этой девочки, не знал, откуда она оказалась здесь и почему помогла, но уже подозревал, вернее, был уверен, что вот он — тот ангел, на которого была объявлена эта кровопролитная охота с множеством жертв и смертей.