Оливер Твист

Диккенс Чарльз

— Что-жъ! — и докторъ сердечно засмялся:- это не такъ ужъ трудно. Но вернемся къ этому ребенку. Мы не касались еще главнаго вопроса. Онъ проснется черезъ часъ или около того, и хотя я сказалъ этому толстолобому констэблю, который сидитъ внизу, что его нельзя допрашивать, не подвергнувъ опасности его жизни, я думаю однако, что мы можемъ спокойно съ нимъ побесдовать. Теперь вотъ мое условіе: я разспрошу его въ вашемъ присутствіе, и если изъ его разсказа мы выведемъ — и мн удастся это доказать вамъ доводами холоднаго разума — что онъ настоящій и неисправимый мошенникъ (что боле чмъ возможно), то онъ долженъ быть предоставленъ

своей судьб, по крайней мр, мое участіе въ этомъ дл прерывается.

— Ахъ, нтъ, тетя! — заступилась Роза.

— Ахъ, да, тетя! — возразилъ докторъ. — Идетъ?

— Онъ не можетъ быть закоренлымъ негодяемъ, — сказала Роза, — это невроятно!

— Отлично, — подхватилъ докторъ:- тмъ скоре вы должны согласиться сь моимъ предложеніемъ.

Наконецъ условія были приняты и договорившіяся стороны стали ожидать, съ нкоторымъ нетерпніемъ, пока Оливеръ проснется.

Терпніе обихъ дамъ подверглось большему испытанію, чмъ предсказалъ имъ мистеръ Лосбернъ: часъ проходилъ за часомъ, а Оливеръ по прежнему крпко спалъ. Только съ наступленіемъ вечера добрый докторъ сообщилъ имъ, что паціентъ достаточно отдохнулъ, чтобы съ нимъ можно было разговаривать. По его словамъ мальчикъ былъ очень боленъ и слабъ отъ потери крови, но тамъ обезпокоенъ желаніемъ сообщить что то, что лучше удовлетворить его теперь же, нежели отложить это до утра, какъ онъ хотлъ.

Бесда длилась долго. Оливеръ разсказалъ имъ всю свою простую исторію, часто останавливаемый болью и утомленіемъ. Грустно и торжественно было слышать въ сумрачной комнат слабый голосъ больного ребенка, перечитывавшаго тяжелую скрижалъ бдствій и золъ, причиненныхъ ему недобрыми людьми. Ахъ! если бы мы, угнетая и терзая нашихъ ближнихъ, хотъ разъ подумали о мрачныхъ уликахъ человческихъ заблужденій, которыя густыми и тяжелыми тучами поднимаются, медленно, правда, но неизбжн, къ небесамъ, чтобы пасть дождемъ отмщенія на наши головы; если бы мы хотъ на одно мгновеніе услышали въ нашемъ воображеніи глубоко изобличающій голосъ мертвыхъ, не заглушимый ничьею властью, не побдимый ничьей гордостью, то гд были бы несправедливости и неправда, страданія, бдствія, жестокости и обиды, приносимыя повседневной жизнью!

Въ этотъ вечеръ подушки Оливера были оправлены нжными руками, и когда онъ спалъ, то надъ нимъ бодрствовали красота и добродтель. Онъ былъ спокоенъ и счастливъ, и готовъ былъ бы умереть безъ малйшаго ропота.

Лишь только закончилось непродолжительное собесдованіе и Оливеръ успокоился, чтобы снова предаться отдыху, какъ докторъ, вытеревъ платкомъ глаза и проклиная ихъ слабость, отправился внизъ, чтобы начатъ дйствія противъ мистера Джайльса. Онъ не нашелъ никого въ гостиной, и ему пришла мысль, что лучше всего будетъ начать компанію въ самой кухн. Въ кухню онъ и отправился.

Въ этой нижней палат домашняго парламента засдали служанки, мистеръ Бриттльсъ, мистеръ Джайльсъ, лудильщикъ (который получилъ, въ виду своихъ заслугъ приглашеніе продовольствоваться здсь въ теченіи всего остального дня) и констебль. У этого послдняго джентльмена былъ большой жезлъ, большая голова, крупныя черты лица и большіе сапоги съ отворотами; при этомъ онъ имлъ видъ человка, пьющаго соотвтственное количество эля — что онъ дйствительно и длалъ въ эту минуту.

Приключенія минувшей ночи все еще продолжали служить предметомъ преній; докторъ вошелъ

какъ разъ въ то время, когда мистеръ Джайльсъ распространялся о своемъ самообладаніи, а мистеръ Бриттльсъ съ кружкой эля въ рукахъ подтверждалъ каждое слово еще прежде, чмъ оно произносилось его патрономъ.

— Сидите на мстахъ! — сказалъ докторъ, махнувъ рукой.

— Благодаримъ васъ, сэръ, — сказалъ мистеръ Джайльсъ. — Барыни приказали выдать намъ эля, а такъ какъ я не чувствовалъ склонности къ своей комнатк, и предпочитаю компанію, то я выпиваю свою долю здсь.

Бриттльсъ далъ тонъ негромкому ропоту, которымъ присутствовавшіе дамы и кавалеры выразили удовольствіе, доставленное имъ снисходительностью мистера Джайльса. Мистеръ Джайльсъ покровительственно посмотрлъ вокругъ себя, какъ бы давая понятъ, что онъ не покинетъ ихъ, докол они будутъ достойно держать себя.

— Какъ сейчасъ чувствуетъ себя больной, сэръ? — освдомился Джайльсъ.

— Такъ себ, - отвтилъ докторъ. — Я боюсь, что ваше положеніе можетъ оказаться не особенно пріятнымъ, мистеръ Джайльсъ.

— Я надюсь, сэръ, — сказалъ Джайльсъ съ дрожью въ голосъ:- что онъ не при смерти? Иначе я никогда больше не буду счастливъ. Я не хотлъ бы загубить мальчика… даже такого, какъ этотъ Бриттльсъ. Я не согласился бы за все серебро, какое есть въ графств…

— Дло не въ этомъ, — таинственно сказалъ докторъ. — Мистеръ Джайльсъ, вы протестантъ?

— Да, сэръ, надюсь, — пробормоталъ мистеръ Джайльсъ, сильно поблднвъ.

— А вы, мальчикъ? — сказалъ докторъ, вдругъ обратившись къ Бриттльсу.

— Смилуйся надо мной Господь! — отвтилъ Бриттльсъ, вздрогнувъ. — Я… Я то-же, что и мистеръ Джайльсъ, сэръ.

— Тогда скажите мн вотъ что, — произнесъ докторъ:- Вы оба скажите мн: готовы ли вы присягнуть, что этотъ мальчикъ, что лежитъ наверху, — дйствительно тотъ самый, который былъ просунутъ въ окошечко минувшей ночью? Говорите! Ну? Мы ждемъ!

Докторъ, котораго вс знали, какъ благодушнйшаго человка въ мір, произнесъ этотъ вопросъ такимъ свирпо грознымъ тономъ, что Джайльсъ и Бриттльсъ, смущенные элемъ и волненіемъ, смотрли другъ на друга, какъ пораженные столбнякомъ.

— Обратите вниманіе на ихъ отвтъ, констэбль, слышите? — сказалъ докторъ, торжественно потрясая указательнымъ пальцемъ и дотрагиваясь имъ до кончика своего носа, какъ бы для того, чтобы привлечь всю проницательность этого почтеннйшаго господина. — Это будетъ имть непосредственные результаты.

Констэбль принялъ самый мудрый видъ и взялъ въ руки свой должностной жезлъ, который былъ прислоненъ въ углу.

— Это просто вопросъ объ установленіи самоличности, какъ вы видите, — сказалъ докторъ.

— Именно такъ, сэръ, — отвтилъ констэбль сквозь неистовый кашель, такъ какъ онъ поторопился докончить свой эль, часть котораго попала не туда, куда слдуетъ.

— Въ домъ вломились громилы, — сказалъ докторъ:- и два человка мелькомъ увидли мальчика среди порохового дыма, среди суматохи и темноты. На другое утро, въ этотъ самый домъ является какой-то мальчикъ, и такъ какъ у него оказывается завязанной рука, то эти люди грубо схватываютъ его — чмъ подвергаютъ его жизнь большой опасности — и утверждаютъ, что онъ былъ въ числ громилъ. Теперь возникаетъ вопросъ: есть ли оправданіе дйствіямъ этихъ людей?… А если нтъ, то въ такое положеніе они себя поставили?