Омут
Шрифт:
– Простить?
– в каждом слоге надежда, что его на эмоциональных горках с ветерком прокатывает в одну секунду.
– Тебя прощу, если меня простишь, - хрипло, в её пальцы, грея их своим дыханием и почти целуя.
– Его - нет.
Девичьи щёки розовеют отчётливее. Уголки манящих его и днём и ночью губ слегка дёргаются. В глазах существенно прибавляется радости и блеска, что ему нужен и важен гораздо сильнее, чем свет звезды, вокруг которой вращалась их планета.
– Тебя?
– её слегка попускает и напряжение в теле убывает.
– Но ты же ничего не де…
–
– Ты за него не ответе! Ты за него извиняться не должна, кем бы он тебе не являлся, ясно? Это он должен сделать всё, чтобы тебе за него краснеть, переживать и просить прощения не пришлось! Он, Алёна! И за это я с него тоже спрошу.
– Каждый может оступиться, Кир. Никто не застрахован от ошибок. Даже очень страшных. Я уверена, Рома скоро поймёт, осознает что сделал и раскается. Он не плохой, ты же знаешь! Вы же дружили! Он просто запутался… Он…
– Отрадная… - цедит, ощущая, как ревность, с которой они в последнее время сроднились так, будто с рождения бок о бок жили, вырывается изнутри с ноги.
– Ты этому уроду сейчас при мне в вечной любви и верности ещё поклянись! На свадьбу, блять, вашу свидетелем позови! На крестины детей. Чтобы я наверняка умом двинулся и с цепи сорвался.
Её глаза расширяются, губы приоткрываются и до него долетает растерянное:
– Какая свадьба? Какие дети? Ты… Кир, ты шутишь так?
– А по мне видно, что я сейчас шучу? Ты присмотрись повнимательнее и скажи.
Она, моргнув, послушно окидывает взглядом его мокрые волосы, лицо, шею, голые плечи с грудью и торс. Зависает на какое-то время. Сглатывает. Медленно по тому же пути поднимает глаза обратно. Пространства между ними минимум и оно искрит, вспыхивает, накаляется. Проходится вибрацией по нервам, запуская ток по венам, и ощущают они её оба. Авдеев уверен, потому что глаз от неё не отрывает и видит. Отчётливо видит, что не одного его насквозь этой близостью прошибает до отключки чуть ли не всех стопов.
я тебя, Отрадная, сожрать готов
я хочу тебя в затяг, до фильтра
ещё и ещё
на повтор до последнего вздоха
Взгляд Алёны достигает её ладони на его губах, из-за чего она снова зависает, а потом, вдруг помнившись, тихо ойкает и хочет было убрать руку, но он быстрее. Обхватывает девичьи пальцы своими и прижимает к своей груди, к сердцу, неосознанно абсолютно, на настроенных на неё рефлексах.
– Ну? И как?
– голос палит возбуждение слишком явно.
– Весело мне, Алён?
Девушка отрицательно и несколько заторможено мотает головой.
– А тебе с ним как? Его быть? Позволять ему тебя своей девушкой называть? Хорошо? Весело? Нравится?
– Я… Не…
– Честно, Алёна, - наклоняется ещё ниже, совершенно преступно, нагло и забыв про тормоза напрочь.
–
– Кир… - Отрадной отступать некуда и, судя по её реакции, она об этом и не думает даже. Сбитый ритм дыхания не отслеживает, на пару с ним себя в этом моменте теряя.
– Я не понимаю, правда, что ты хочешь… Хочешь меня….
– не просто розовеет, а заливается алым.
– Ой, я не то хотела сказать!
– жмурится смущённо, вкусно облизывает губы и выдыхает: - Я имела ввиду, что не понимаю того, почему ты спрашиваешь об этом меня!
– А кого мне ещё спрашивать, Алён? Королёв всеми своими действиями даёт понять, что между вами больше, чем… - язык не поворачивается озвучить догадки, в которых их связывает не просто брак родителей.
– Или снова играет на публику и пиздит мне назло?
После этого её смущения как и не бывало. Зато желания во что бы ни стало убедить его в обратном с мировой океан.
– Что?! Ты всё не так понял! Правда!
– уверяет твёрдо, неосознанно сжимая пальчики на его ладони.
– Рома мне очень родной! Он… Он друг, брат, семья, понимаешь?
– привстаёт на цыпочки, чтобы лично убедиться, что смогла донести до него свои мысли.
– И он не играет на публику специально, я уверена, он просто очень тактильный и по мне скучал и… Кир, между нами никогда ничего не было! Никогда! Все слухи - полный бред!
Не специально, тактильный, скучал… Клоун, сука, ебучий. А Кир - идиот, угодивший в расставленные персонально для него ловушки. И вроде облегчение от её слов и явного стремления донести до него правду дают ревности снотворное, но осознание того, что Ромка для неё всё равно не последний человек, наоборот даже, “очень родной” и “друг, брат, семья”, ковыряет острым когтём собственничество, вспарывает его, пускает вместе с током по венам ещё и раздражение.
а я, Алёна?
Я? Для тебя?
Значим хотя бы на каплю, как значим он?
Её ладонь стискивает его пальцы сильнее.
– Кир, ты же веришь, да? Ты же знаешь, что я правду говорю?
– Тебе - да. Ему - нет.
Никому, кто способен в ней разглядеть то, что сам видел, не доверяет. И это похоже уже диагноз. Хронический.
– Мы же всё равно можем быть друзьями? После всего… Можем?
– И не только, Алён.
Отрадная кивает. Чуть улыбается. Потом, растерявшись, хмурится. Он же себе каждую её эмоцию на подкорку записывает, чтобы потом выучить наизусть, как “Отче наш”.
– Иногда я тебя не понимаю, - признаётся она со вздохом.
– Вроде бы мы об одном и том же говорим, а вроде и совершенно о разном.
Парень улыбается и хочет было ситуацию для неё прояснить, как она торопливо добавляет:
– Но это не страшно. Главное, что теперь мы всё выяснили, верно? Я теперь… Могу идти. Спасибо, что выслушал, и поверил.
И медленно, словно саму себя уговаривая, тянет свою ладонь из его, а потом и вовсе бочком-бочком по стеночке к входной двери скользит, пряча глаза.