Он убил меня под Луанг-Прабангом
Шрифт:
Сара поднялась, и Билл поднялся. Он был широкоплечий, на голову выше Эда. Когда они пошли танцевать и кто-то крикнул из зала "браво, Билл", парень покраснел, и его веснушки сделались темно-коричневыми.
– Вы здорово танцуете, - сказал он.
– Да?
– Да.
– Вы тоже.
Билл держал ее за спину - очень осторожно, не прижимая к себе.
Негр, игравший на саксофоне, вываливал голубые белки, заходясь от счастья и ритма.
– Вы меня держите, как ядовитую змею, на дистанции, - сказала
Билл снова покраснел и прижал ее к себе.
– Так ничего?
– спросил он.
Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и поклонился. Он хорошо играл, и ему здорово свистели. Билл подвел Сару к столику и заботливо развернул ее кресло. На третьем кресле сидел парень в летной форме. Он был еще моложе Билла, но совсем уже лысый.
– Это Самни, - сказал Билл, - он тоже летает бомбить чарли.
Самни молча поклонился Саре.
– Как потанцевали?
– спросил кто-то рядом.
Сара обернулась: никого не было.
"Этого мне еще не хватало, - подумала она.
– Звуковые галлюцинации начинаются, глупость какая..."
– Что будете пить?
– улыбаясь, спросил Билл.
– Ничего не пейте, - сказал тот же голос.
Сара снова обернулась, потом незаметно заглянула под стол: "Может быть, это карлик, который пел гадости?"
– Здесь есть хороший "перно", - сказал Билл.
– Угости даму коньяком, - сказал тот же голос, и Сара поднялась со стула, приложив пальцы к ушам.
Билл упал на стол от смеха.
– Это он, - говорил он, хохоча, - это Самни, он так умеет! Он умеет говорить, не открывая... не открывая...
– хохотал он, - рта...
Сара опустилась на стул и улыбнулась, растерянно посмотрев на Билла, а потом на Самни.
– Ну, пока, ребятки, - сказал тот же голос, а после Самни открыл рот и, выдохнув, произнес другим, тонким голосом, таким, каким он разговаривал обычно: - Я их здесь так веселю. Пока. Я скоро вернусь.
– Куда ты?
– спросил Билл.
– На вылет.
– Далеко?
– Нет, туда же, где были вы.
– Он поднялся, поклонился Саре и спросил: - Вы не рассердились?
– Я испугалась, - ответила Сара.
– Сначала все пугаются. А потом смеются. Очень смеются. Я не прощаюсь: мы вернемся через час - мы ж реактивные, а не тихоходы типа АД-6, - и он подмигнул Биллу.
Глядя вслед ему, Билл сказал:
– Славный парень. Его однажды сбили, мы его отвоевали у чарли с вертолетов, они чуть было не взяли его в плен. Так что же будете пить?
– Виски, - сказала Сара.
– Ого!
– сказал он и, быстро взглянув на Сару, снова покраснел.
"Мальчик не знает, как подступиться, - подумала Сара.
– Он сам этого хотел, - вдруг подумала она, увидев лицо Эда.
– Он сам хотел, чтобы я спала с другим. Тогда ему было
– Я и так пьяна, - решила она помочь Биллу и густо покраснела.
– А если я выпью еще - вам придется тащить меня на себе.
– Я оттащу, - сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, я оттащу, не беспокойтесь...
01.59
Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет, медленно пролетел чей-то спутник.
Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в луче света Кемлонг.
– Холодно?
– спросил Степанов.
– Что?
– Я спрашиваю: не холодно?
Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и ответила:
– Сначала всегда бывает холодно, а после тепло.
Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа на Кемлонг такой же - через край - женственностью и при этом застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал чувство острой жалости к таким женщинам: он видел их в старости, и в нем все сжималось от гнева - нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и неразумным. "Остановись, мгновенье!" - так и осталось заклинанием поэта. Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя остановить время.
Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны: синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные голуби.
Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к себе в ателье месяц, два, а то и полгода.
– Надо все это вообще кончать, - сказала Ева Степанову.
– Хватит.
– Почему?
– Так... Скучно все это... Сейчас можно писать как угодно, но только не скучно.
– Ева, эта живопись прекрасна.
– Да ну... Я знаю, отчего ты говоришь так...
Она ушла в магазин - купить масла, чтобы сделать яичницу. Степанов сел к маленькому столу, покрытому клеенкой, измазанной краской, и написал тогда стихи - первые в жизни...
– Кемлонг, - сказал Степанов, - вылезай. Замерзнешь.