Орджоникидзе
Шрифт:
— Извините, я не так красноречив, как господин Джабагиев, — делая последнюю попытку удержаться в рамках этикета, заговорил Серго. — Скажу прямо: в понятии большевиков "неверные" — это те люди, которые изменяют своему народу, поступают ему во вред. Вы схватитесь за кинжалы, если вас кто спутает с неверным. Вы всеми святыми клянетесь, что хотите добра ингушам. Так почему не делаете самого главного — не заботитесь о возвращении земли, отобранной царем и казачьими атаманами? Вы хорошо знаете, Бичерахов, на которого вы поглядываете, никогда не даст нищему ингушскому народу земли. Как только мятежники покончат
— Ингушский народ слишком слаб, чтобы подымать голос, — быстро перебирая янтарные четки, возразил Джабагиев.
— Коран запрещает нам насилие, — смиренно добавил мулла Атаби.
… Джабагиев встал, низко поклонился.
— Мне кажется, мы все сказали. Если чрезвычайному комиссару нужна какая-нибудь личная услуга, повторяю, мы в вашем распоряжении.
— Я воспользуюсь вашей добротой, — в тон подхватил Серго. — Позвольте мне поговорить с ингушами.
Как бы между прочим добавил:
— В ваших аулах приходилось слышать: "Настоящий джигит добрый, только трусливый бывает злой".
Первым сильно затянувшиеся бесплодные переговоры покинул Шакро. К нему кинулись двое друзей — Юсуп Албогачиев и Хата Олигов, с головы до ног увешанные оружием.
— Что будем делать? — нетерпеливо спросил рыжий здоровяк Юсуп, кузнец по профессии.
— Пожалуйста, один хороший митинг надо! — попросил Шакро. — И лошадь. Мой брат Орджоникидзе — горский человек. Пусть ингуши посмотрят, как он в седле сидит, папаху носит.
Юсуп поскакал в одну сторону, Хата — в другую. Оба что-то кричали и стреляли, вскинув к небу винтовки.
Базоркино сразу опустело. Седобородые законодатели и безусые юноши, обязанные молча внимать речам мудрейших, все мужчины, конные и пешие, поспешили к кургану за селением.
Кавалькада всадников поднялась на самую верхушку кургана. Кадий в черном башлыке, подняв руки к небу, призвал совершить намаз. Прочел молитву и сразу отъехал в сторону, уступил место Серго.
— Товарищи ингуши, слушайте меня! Я, чрезвычайный комиссар Юга России, приказываю вам: возьмите оружие!..
К Орджоникидзе бросился Джабагиев:
— Вы не должны злоупотреблять гостеприимством. Я запрещаю вам…
Толпа взорвалась:
— Не мешай говорить Эрджкинезу!
— Вурро, Эрджкинез! Конах ва! [66]
Молодые ингуши самозабвенно палили из ружей в воздух.
Напрягая голос, Серго повторил:
— Возьмите оружие! Настал решающий час. Сто лет ваш гордый народ воевал с русскими царями. Силы были неравные. Вас загнали в ущелья, в бесплодные каменные теснины. Никто — ни Бичерахов, ни Деникин, ни Турецкая империя не вернут вам ваших земель. Это сделает только советская власть, русские рабочие и крестьяне… Подымайтесь на бой с нашим общим врагом. Лучших джигитов пошлите освобождать свои старые аулы. Остальных поведу я на помощь рабочим Владикавказа.
66
Конах ва! — Вот это мужчина! (ингуш.)
Из сотен глоток вырвалось:
—
— К оружию, мужчины!
"Мы были уже не одни, — сообщал позднее Совету Народных Комиссаров Орджоникидзе. — Выступили ингуши, этот авангард горских народов, за которым потянулись, если не активно, то во всяком случае своей симпатией, все остальные горцы.
На пятый день к нам подошло маленькое подкрепление человек в 300 грозненских красноармейцев, и под руководством т. Левандовского они ударили на казаков".
67
Луом да луом — лев, настоящий лев (ингуш.).
…Бичерахов по обыкновению хитрил, играл в демократию. Роль премьера он поручил эсеру Семенову. Министерские посты заняли эсер Леонид Орлов и меньшевик Кожанный-Берман, в недавнем прошлом председатель Таганрогского Совета (тогда он испортил много крови Орджоникидзе, провоцируя столкновения с немцами).
Донесение о том, что отряды ингушей осадили пять самых больших станиц, пришло в разгар торжественного заседания Владикавказской городской думы и "казачье-крестьянского правительства".
Председательствовавший на заседании Фальчи-ков поспешил устроить перерыв, бросился к сидевшему в ложе позади Бичерахова полковнику Беликову:
— Представители демократических сил Терека чрезвычайно обеспокоены… Я отказываюсь верить…
— И дурак, что не веришь, — обрезал полковник. — Ингуши и в Воронцово-Дашковской и в Сунженской. В Тарской господа старые казаки начали переговоры с Орджоникидзе. Чрезвычайный обещает нарезать новые наделы в Моздокском уезде.
Мятежные казаки бросали позиции. Уговоры "косоротой лисицы" не помогали. В панике станичники разбегались по домам — спасать семьи и добро. Поспешил убраться назад в Моздок и Бичерахов со своим "правительством". В подкреплениях Беликову и Соколову он отказал:
— На Владикавказе пока поставьте крест. Красные нажимают под Прохладной. Бунтует Чечня. Этот московский комиссар нашел ключ к сердцам горцев.
"И наших казаков", — следовало бы продолжить Бичерахову.
Главным, неотразимым оружием Серго была с детских лет обязательная для него забота о справедливости. Вспыльчивый, грозный в гневе, никогда не шедший на компромиссы и сделки с совестью, он тем более никогда не мстил, не наступал на горло поверженному. Много небылиц распространяли о ненавистном чрезвычайном комиссаре белогвардейские газеты и информационные агентства. Единственно, на что не решались — обвинять в кровожадности. Слишком хорошо известно было обратное.
На Госпитальной улице Владикавказа, неожиданно ставшей передовой линией фронта, еще продолжались бои с офицерскими ротами Соколова. Серго в на редкость скверном настроении возвращался с разбитой мятежниками радиостанции. Все попытки возобновить связь с Москвой кончались неудачей. Орджоникидзе нервничал, заметно похудел, впервые узнал, что такое головокружение. В такой вроде бы неподходящий момент наткнулся на большую колонну пленных казаков.
— Куда их? — спросил Серго начальника конвоя.