Орлиное гнездо
Шрифт:
Телега со священным и страшным грузом въехала последней; и открывшиеся им ворота монастыря затворились.
Василику первой отвели в какую-то келейку, которая сразу полюбилась девушке уже потому, что там было тепло: печь за стеной обогревала сразу две комнаты. Василика робко разложила великолепные платья госпожи на топчане, который нашелся там, а сама легла на пол, притулившись к горячей стене.
Вскоре раздались шаги, и дверь кельи распахнулась. Василика вскочила на ноги, осенив себя крестом: она уже успела немного укрепиться
– Господин! Скажи мне: куда ты везешь мою госпожу и меня? – воскликнула она.
В темных глазах валашки горел испуганный огонек, который легко мог бы разгореться в ярость. Абдулмунсиф поглядел на спасенную девицу и улыбнулся, точно немного утешился.
– Твою госпожу похоронят здесь, - мягко сказал турок. – Я пришел за ее одеждами. Ее зароют в землю внутри ограды, как это велит православная церковь.
– А кто же ее обрядит? – спросила Василика.
– Ты? – спросил в ответ Абдулмунсиф. Девица побледнела, снова вообразив себе то, что увидела на постели княгини; но потом кивнула.
– Хорошо. Тогда бери одежду и идем, - приказал турок.
Василика так и не спросила его, что он сделает с ней самой; но почему-то думала, что не бросит и не подвергнет никакому бесчестью. Горько утешенная, она взяла то платье, которое ей показалось красивейшим из всех, к нему – сорочку и чулки; и, склонив голову, последовала за турком.
Монахини согрели для омовения знатной покойницы большой чан воды – а саму ее положили рядом, на стол. Тело уже развернули, и Василика пошатнулась, опять узрев, что осталось от княгини.
Глубоко вздохнув, она разрезала платье на госпоже ножом, который приготовили тут же, на столе, и сдернула его.
Взяв тряпицу, девушка окунула ее в воду и стала с трепетом обмывать нагое тело, которое почти закоченело; Василика думала не о своей работе, а о том, что Штефан сказал настоятельнице. Кем он представил госпожу?
Вскоре тело заблестело чистотой и стало почти таким же красивым, каким было при жизни государыни. Василике было страшно приняться за мертвую голову, и она смывала кровь с лица и шеи, то и дело закрывая глаза и борясь с дурнотой.
Но потом служанка поняла, что не сможет одеть госпожу сама – тело казалось гораздо тяжелее, чем было при жизни. Замирая от робости, она вышла и позвала монахинь. Про себя Василика думала, что сослужила княгине хотя бы одну святую службу.
Княгиню облачили и зашили в саван; а потом сильные девушки-послушницы вынесли ее во двор. Мужчины - конечно, свои - стали копать для нее могилу.
Василика вдруг заметила, что турок внимательно оглядывает место, где роют яму: как будто хочет запомнить его получше. Но зачем? Мертвую навсегда примет земля, а ее душу – Господь…
После этого Абдулмунсиф велел Василике вернуться в келью и лечь спать. Она опять хотела есть, но ничего не сказала об этом: сейчас голодать приходилось даже слугам во дворце, и до
Она легла, сотворила короткую молитву и заснула, завернувшись в овчину, которую нашла в келейке.
Разбудила Василику старая монахиня, которая принесла ей хлеб и воду. Девица поблагодарила и робко спросила – нет ли у святых сестер какого-нибудь теплого платья. Ей сказали, что она может взять ту овчину, на которой спала: это оказалась длинная безрукавка. Василика горячо благодарила, гадая, откуда ее покровитель взял деньги, чтобы заплатить за гостеприимство. Может, ограбил господарскую казну?
И куда, в самом деле, он повезет ее?
Вдруг Василике стало так страшно, как не было даже при виде разгромленной спальни государыни. Это был турок, какого она не могла понять: что это за турок, который вдруг бежит от своих победительных сородичей и хоронит христианскую княгиню по чужому обычаю? Что он высматривал во время погребения? Безумец, не иначе – если не приспешник дьявола!
Прежде, чем выпить воду, Василика окунула в нее ладони и умылась. Потом напилась, съела свой хлеб и расчесала пальцами кудрявые каштановые волосы.
Она обулась, надела овчину, подпоясалась своим собственным поясом и почувствовала, что готова.
И тут как раз в келью заглянул Штефан. Странный этот турок и сейчас не покрывал головы, хотя даже православные в холод – и по обычаю - носили меховые шапки; его рыжие волосы кольцами ниспадали на заячью куртку.
– Ну, готова? Идем, - велел он.
Василика не тронулась с места.
– Я не могу пойти с тобой, господин, пока ты не скажешь, куда ведешь меня, - заявила девушка. Она была в святой обители, и самая мысль об этом придавала сил. Штефан усмехнулся.
– Станешь монахиней?
Василика не хотела подаваться в монахини, даже если бы ее и взяли - она была слишком молода; но и не знала, куда ей теперь деваться. Женщина почти никогда этого не знает. Увидев смятение на ее лице, турок шагнул в келью и протянул руку.
– Идем со мной! Я о тебе позабочусь - ты хорошо позаботилась о своей княгине! Аллах… Бог учил, что доброе дело никогда не должно оставаться без награды!
– Ты христианин? – спросила Василика, нахмурив брови и не двигаясь с места.
– Дерзкая девчонка! Да, я христианин, как ты могла сама видеть, - усмехнулся восточный царедворец. – Идем, и не заставляй меня терять терпение! Будешь служить, как служила прежде, руки везде нужны, - прибавил он.
Штефан сегодня совсем не казался сокрушенным смертью княгини, хотя вчера исцарапал себе все лицо в скорби о ней: сегодня глаза его ярко блестели, и порою представлялось, что он не слишком хорошо понимает, кто с ним - и куда он сам идет.
Но Василике некуда было деваться. Она тяжко вздохнула и, шагнув вперед, приняла руку нового хозяина.