Орлиное гнездо
Шрифт:
И все же отличались от них, как небо от земли!
– Что тебя удивило? – спросил турок после долгого молчания.
– Я думала, господин… что ты состоял при султане, - сказала Василика, понизив голос до шепота.
– Так и есть, - невозмутимо ответил Абдулмунсиф. – Каждый мужчина в нашей стране должен владеть ремеслом… для черного дня! Никто не может знать, как повернется к нему судьба!
Василика изумилась снова, еще больше. Их боярам, господам Валахии, было далеко до такого смирения.
– Что
Девица прошлась по своей половине, потом села на шкуры и подушки, служившие постелью. Потом опять встала и окликнула его.
– Что? – отозвался Абдулмунсиф; и, даже не видя его теперь, Василика поняла, что глаза ее господина сверкнули нетерпением.
– Мне тоже нужно будет шить! – чуть не плача от смущения, сказала девица. – Мне нужна игла, нитки, а еще гребень для волос!
– Хорошо, - ответил турок. – Ты все получишь.
Василика принялась расплетать, а вернее – раздирать косу: она давно высохла, но свалялась как шерсть. Василике страшно было подумать, как вдруг придется говорить с этим человеком… или с другими мужчинами здесь… о том, что настигает женщин каждый месяц и что неизменно приходило к ней, несмотря на все тяготы войны.
Нет - чем сказать ему, лучше умереть. Придется просить о помощи кого-нибудь из слуг, здесь ведь есть валахи! Но если Абдулмунсиф заметит, что она говорила с чужими мужчинами, он ее попросту убьет!
“Все под богом ходим”, - подумала валашка.
Абдулмунсиф и без того безумец, а смерть в такие страшные дни может забрать любого из них, когда угодно! Василика решила, что сойдется с кем-нибудь из сородичей, которого пришлют ей прислуживать: быть не может, чтобы здесь не нашлось добрых валахов, христиан! И среди простых людей таких встретить куда верней, чем среди господ, - сколькими бы ремеслами те ни владели!
Вскоре Штефан ушел. Василика угадала это по движению теней на полотне: вот, значит, как он следил за ней!
Через некоторое время к ней пришел слуга, который принес белых лепешек и вина. Василика нечасто ела так сладко, хотя и была княжьей отроковицей!
– Погоди, - она остановила слугу, у которого, как ей показалось, было простое, доброе лицо; но когда Василика заговорила с ним, по этому лицу прошла тень страха.
– Что угодно госпоже?
Это был валах – он выговаривал слова на ее родном языке так же чисто, как она сама. Но это был и чужак. Валахи никогда не смотрели так робко, никогда не чурались своих!
– Я не госпожа, - жарким шепотом сказала Василика. – Я такая же, как ты! Мне нужны нитки, игла и гребень для волос!
Слуга опустил голову, избегая ее взгляда.
– Я передам господину, и если он разрешит, принесу.
– Он уже разрешил! – тихо гневаясь – и отчаиваясь, отозвалась
– Назови мне хотя бы свое имя, ведь ты тоже валах!
– Александру, - ответил прислужник. Он не поднимал глаз.
Потом вдруг быстро прибавил:
– Мне запрещено говорить с тобой, госпожа! Прости!
Василика увидела, что на бледных щеках слуги выступил румянец. Она усмехнулась.
– Добро, - пробормотала девушка, - значит, нельзя…
– Разожги жаровни, мне холодно, - потребовала Василика. Александру в этот раз не стал спорить, а, зачерпнув в каком-то горшке углей, проворно наполнил две металлические жаровни и зажег огонь. Потом откланялся и ушел.
Абдулмунсиф, хитрый змей, конечно, приставил к ней одного этого безъязыкого слугу – конечно, и этому валаху, да и всем остальным мужчинам здесь запрещено говорить с ней; наверное, даже смотреть! Абдулмунсиф тоже большой господин в этом месте – или завладел княжеским сердцем настолько, что князь дозволяет ему творить все, что тот захочет! Или оба эти господина согласны в том, что творят.
Или же Абдулмунсиф делает все тайком, как это принято у турок…
Василика стала есть, едва ощущая вкус превосходной господской пищи. Она думала – откуда же взялась такая добрая еда здесь, когда вся Валахия давно голодает, а у князя такое большое войско? Может быть, он взял какую-нибудь турецкую крепость и завладел припасами: складами и скотом?
Но ведь сам князь на стороне турок – разве нет?
Этого было слишком много для ее бедной головы, и Василика заплакала, уткнувшись лицом в колени.
Потом она утерла глаза и заставила себя доесть. Неизвестно, когда дадут еще – что может случиться через час!
Валашский прислужник Александру, теперь державший себя с ней так, точно он и вправду был немой, вскоре вернулся за посудой и принес ей иглу, нитки и костяной гребень. Красивый гребень - хоть боярской дочке! Но Василика не могла ничему радоваться – ей сделалось только страшнее.
Абдулмунсиф сказал, что она будет при нем служанкой. Но как турок допустит женщину прислуживать себе – они ведь так отгораживаются от женщин, и Абдулмунсиф, хоть и крестился, не мог себя переменить?
Да он и не переменял…
Значит, Василика нужна для другого. Если не в наложницы, то еще хуже… хотя что может быть хуже?
Она стащила с себя шаровары и, оставшись в одних чулках и набедренной повязке, обмоталась овчиной, как юбкой. Потом принялась ушивать штаны.
Сердце у нее сжималось, на пальцы капали слезы. Василика напевала заунывную валашскую дойну* – пела колыбельную всем своим мертвецам, которых не было времени оплакать.
Абдулмунсиф вернулся днем: если Василика угадала время, во дворце в это время подавали обед…