Орлиное гнездо
Шрифт:
Эдирне принял в объятия новую невольницу – кто мог знать, не навеки ли? Василика устало приняла заботы незнакомых служанок, которые, впрочем, казались дружелюбнее и веселее, чем турчанки, прислуживавшие ей в чужих домах; она поела, вкусно и сытно, переоделась в новое турецкое платье, которое уже успела полюбить за удобство, подчинение женским нуждам. Потом валашка легла в согретую и взбитую постель – и долго плакала, обнимая подушку, как желанного друга, которого никак не могла обрести.
Никому здесь на самом деле не было дела до нее. Будь проклят этот обольститель, разбудивший
Потом Василика погрузилась в сон; и во сне утешилась. Кто-то успокаивал ее: как Абдулмунсиф обольщал ее днем, кто-то обольщал ее и отнимал разум ночью, преображая Василику во имя какой-то цели.
* Измир – древний город в Турции, славящийся ковроткачеством.
========== Глава 73 ==========
Утром Василика проснулась одна – и смутно удивилась, а потом затосковала при виде узкого зарешеченного оконца, как в темнице, глухих ковров и толстых белых стен. Она как будто была укрыта снегом, засыпавшим Турцию и Валахию, – заживо погребена…
Потом в ее спальню впорхнули две веселые улыбающиеся служанки. Видели ее пробуждение? Конечно: за нею здесь, должно быть, глаз да глаз… Как тяжело быть госпожой, даже такой вот обманной княжной - ведь князья живут так же, у целого мира на виду!
Служанки, щебеча о чем-то между собой, чего Василика все еще не могла разобрать, подхватили ее под руки и, как ребенка, повели в купальню. Ею занимались долго – и, кажется, в собственное свое удовольствие: Василика не знала до сих пор, что женщинам может быть так приятно разглядывать и обхаживать другую женщину. Ее оттирали мочалкой, после жаркой ванны погружали в прохладную, потом, уложив на скамью, растирали и поколачивали ее тело, как когда-то в банях Тырговиште на глазах Василики делали с княгиней.
Потом ее ополоснули ароматной водой и умастили маслами с ног до головы.
Служанки что-то сказали о Василике над ее головой, и валашка в этот раз поняла, что они хвалят ее: ее сравнивали с каким-то лакомством. Точно она сладкий пирог – проглотил и нет!
Потом ее обрядили в вышитую рубашку, оставлявшую обнаженным живот, тончайшие нижние штаны и привычные уже шелковые шаровары. Василика подумала, что прикроет живот кушаком, за которым носит нож, - если этот нож не отберут, пока ее нет. Но едва ли слуги найдут оружие в ее постели так скоро.
А потом ее вывели из бань и усадили на какой-то каменный помост; и оставили одну. Василика уже испугалась, что хозяева замыслили что-то дурное, - как вдруг обе служанки вернулись, сияя еще большей радостью. В руках у одной блестела длинная игла.
Василика вскрикнула от страха, но турчанка успокоительно заворковала и обвела пальцем ее ухо: и пленница догадалась, что с ней сейчас сделают. Что ж, это еще не так страшно.
Она дважды перетерпела резкую боль, закусив губу, - а потом в проколотые уши сразу же вдели
Что за насмешки? Наряжать ее, как куклу, обвешивать драгоценностями, которые никогда не будут ей принадлежать! Уж лучше бы оставили в том тряпье, в котором она спаслась из Тырговиште!
Потом ее под руки проводили обратно в спальню и, усадив на подушки, наложили краску на лицо. Надели золотые браслеты на руки – и на ноги тоже. Ножные браслеты были даже с колокольчиками, и звенели при каждом движении, как сбруя дорогой лошади под турецким пашой…
Сколько бы дали на рынке за нее?
Василика чувствовала, что вот-вот заплачет от стыда, - и крепилась только потому, что здесь были турчанки, которые прислуживали ей, но на самом деле были хозяйки в этом доме и полные хозяйки над ней…
Ей дали зеркало, и Василика отбросила его, даже не посмотревшись. Турчанки огорченно ахнули, но обиду проглотили: должно быть, им велели сносить ее выходки – до поры до времени.
Ей принесли еду: жареного голубя, белые лепешки, ароматную воду, сдобренную розовым маслом, и какую-то прозрачную липкую сладость. Василика стала есть только тогда, когда турчанки ушли. Но не тотчас: прежде всего она удостоверилась, что ее нож никуда не делся, и заткнула его себе за пояс - и прикрыв наготу, и вооружившись сразу.
Когда она наелась и попыталась пройтись по комнате в своем уборе, то услышала, что звон колокольцев сопровождает каждый ее шаг. Какие хитрые дьяволы! Василика попыталась открепить браслеты, и быстро нашла замочки; но потом подумала, что если она избавится от позорных украшений, то это немедля будет замечено – и ее накажут.
Нет: уж лучше потерпеть, пока ей некуда деваться.
Стоило ей сесть и задуматься о своем положении, как вошел Абдулмунсиф. Он взял ее за руки и крепко поцеловал в губы. Засмеялся и сравнил с тою же сладостью, которую она только что ела…
– Нравится ли тебе здесь? – спросил он.
Василика вытянула ноги и тряхнула браслетами.
– Что это? – воскликнула она.
Турок улыбнулся.
– Это мой подарок тебе, - сказал он. – Дорогая работа! Разве не красиво?
– Что я за боярыня, чтобы делать мне такие подарки, - пробормотала Василика, не зная, куда деваться от стыда.
– Ты моя гостья, - сказал Штефан, поглаживая ее по щеке. – Ты можешь сделать с этими вещами все, что хочешь, - хоть подарить другому или продать!
Он засмеялся. Василика уставилась на него, точно ее ударили хлыстом. Подарить или продать! Да она шагу отсюда ступить не может!
– Какой позор для меня быть здесь, - тоскуя, сказала валашка. Ее рука легла на рукоять ножа, и рука турка легла сверху.
Обе руки сжались на рукояти; потом Штефан ласково отнял ладонь Василики от оружия и прижал ее к своей груди. Сердце его билось сильно, горячо.
– В чем же позор? – спросил ее господин. – Разве тебя здесь оскорбляли? Били?
Василика покачала головой, не поднимая глаз. Турок отвел прядь волос с ее лица.