Ормхеймский Бастард

Ружникова Ольга

Лучше смотреть сквозь решетки на тюремный двор, чем на камеру и Роджера Ревинтера. На них — всегда успеется.

— Ирэн, я никогда…

Еще бы он посмел!

Ирия в ярости обернулась… и промолчала.

Что сказал бы Ральф Тенмар? Лучше не думать.

Хотя как раз ему ведь тоже отлично известно, что такое тесная клетка. И бессилие. Старость ведь тоже — тюрьма. Вечная. И из нее уже не вырвешься. Разве что за Грань.

А Клод пожал бы плечами… наверное. «Это всего лишь тело»? Какая разница, уничтожат

его или… что похуже?

Почему до сих пор не выходит думать так? Почему Ирия всё еще не научилась?

Клетка! Опять проклятая змеева клетка! Опять взаперти — и в ожидании очередного подонка или неотвратимой смерти? Ждать решения торжествующих врагов? Да сколько можно?!

Ничего, наверняка уж этот раз — точно последний. Не выкрутиться.

Вот так и выглядит конец? И сколько раз Ирия уже об этом думала? И до сих — жива. Почему при каждой новой беде не счастливый, так более-менее удачный исход предыдущей не прибавляет надежды? Почему всегда кажется, что на сей раз уж точно гибель неотвратима?

Гребень скользит по густым светлым волосам. Дочь лорда ждет гордой гибели от рук леонардитов…

Но может, и вот так. И последние дни пройдут в обществе заклятого врага. И общей ночной вазы. А где последние часы — лучше не представлять вовсе. Если хочешь сохранить рассудок и выдержку.

Больше обратиться за помощью некуда. Если враг — Эрик, к кому за помощью спешил романтичный поэт Констанс… По просьбе Ирии, между прочим!

Кого теперь просить на Золотой трон? Пленницу Всеслава — принцессу Жанну? Грегори Ильдани — в Аравинте?

Анри, где ты? Куда ведешь армию?

И неужели Ирия предпочла бы делить эту камеру с Эйдой, а грядущий эшафот — с Иден?

— Нам лучше лечь, — неловко произнес злейший враг. Не может быть — отводит взгляд. Ты еще покрасней! — То есть… вставать рано. Я могу на полу.

Прямо на каменном? Одеяло выделить? Или обойдешься? Самой мало. Одно ведь всего. У нас на сей раз опять весьма нищие тюремщики. Или жадные. Даже лишнее белье себе притырили.

Хотя если сравнить с промозглой Башней Кающихся Грешниц… Здесь ведь даже комод потертый выделили. Заслуженный ветеран многих лет в холоде и сырости. В нем, небось, сотни поколений белесой моли вывелись.

Зубная щетка пленникам тоже на двоих одна теперь положена? А бельем — меняться?

— Вы не можете на полу, — устало усмехнулась Ирия. — Мы женаты, забыли?

Она молча присела на кровать. Кажется, всё же целую. Не провалится. И не рассыплется. Можно вытянуться во весь рост.

— Ложитесь рядом, Ревинтер. И обнимите меня. Одной рукой. Мы же влюбленные, недавно поженились. Позволите себе больше — кастрирую.

— Роджер…

— Что?

— Если мы — влюбленные, вам придется звать меня по имени… Ирэн.

Его тощая рука кажется ледяной.

Как кровь в жилах Ирии. Как ее сердце.

Ирия поудобнее пристроила голову на его замершее костлявое плечо. Намертво застывшее. Как и он сам.

Никогда еще не спала в мужских объятиях. Теперь сподобилась.

— Роджер… — еле слышно, в самое холодное ухо. Авось, не подслушают.

Он вздрогнул.

— Вы сами просили звать вас по имени… тебя. Расскажите мне об Анри и его планах. Всё, что знаете или предполагаете. Если вы хоть немного меня поняли, я не сдам его даже под пыткой.

— Если и сдадите, то точно позже меня… — Ревинтер умеет еще и горько вздыхать. Тоже — едва слышно.

И не шевелясь.

Ирия почти вжалась ухом в его рот. Роджер Ревинтер и впрямь будто закаменел. Напряжение, стылый лед… и никакого желания. Не сравнить с прошлой встречей.

Отлично. Хоть что-то изменилось к лучшему.

— Я слушаю, Роджер…

2

— Четверо дали клятву. Пятый связан чужим преступлением. И Анри Тенмар знал, что это значит?

— Да. Он сказал, что в тех кошмарах с трясиной я видел дочь.

— Что Анри говорил еще?

— Больше ничего. Нет, еще, что Древние Боги считали за клятву не только слова, но и… деяния.

Теплая тенмарская осень, теплое одеяло… колючий лед в крови и в душе.

— А сам как думаешь?

В день, когда созвездия вспыхнули в оскорбленном небе, а кто-то в чём-то внезапно поклялся, Ирия убила бы Ревинтера на месте, а не вела с ним тихие беседы. В отсыревшей постели.

— Преступление — мое. Им связана Мирабелла. Грехи отцов.

И дедов. Одного деда. Мерзкого такого, с рыбьим взглядом.

Но поздравляю с честностью, сын рыбьего отца.

— Тогда у меня тоже есть догадка.

«И не разомкнула дева уста — ибо против воли привезли ее на Священный Алтарь. Но слова были не нужны. Боги и так приняли ее клятву…»

Как же жутко произнести это вслух. Будто лишь тогда всё это станет реальностью. Эйда…

Только бесполезно прятать голову в горячий песок Южного Материка. Слова уже не нужны. Они не значат ничего.

— На что похож остров амалианок… Роджер?

— Зачем ты спрашиваешь? Ты же его видела.

Еще как. Разглядела во всех подробностях. От «клюва» до «хвоста» и «крыльев». На всю жизнь запомнила. А может, и на посмертие.

— Ты тоже.

Хоть и всего раз. Но вряд ли забыл.

— На жуть он похож.

— А еще на что? Вспомни его форму. С чем схожа эта жуть?

Скоро ли рассвет? Сколько раз Ирия ждала его в амалианском аббатстве? И как страшилась в ночь перед казнью…

Сколько рассветов осталось до Лютены? Выпадет ли хоть один шанс сбежать? Вместе с раненым Сержем.