Ормхеймский Бастард
Шрифт:
— Тебе всё еще холодно?
— Нет… или да.
Евгений молча притянул ее к себе. И на сей раз обернул плащом их обоих.
— Ты сказала, что я безнадежно опоздал тебя спасти еще тогда? Почему?
— Ты и сейчас не понимаешь? — горько усмехается она. — Опоздал — когда женился на Софии. Вместо меня. Тогда ты мог меня спасти от всего, что случилось потом. Но не спас. Это я должна была стать матерью Вики. Всё могло быть по-другому, Эжен. Совсем всё, понимаешь? И уже несколько лет как.
— Юли, тебе
— Почти четырнадцать. И я любила тебя. И твой отец возражать бы не стал. Как и император. Они-то уже не считали меня тогда ребенком. И я им не выглядела!
Отличная логика.
Евгений прекрасно помнил ту расцветающую красоту Юлианы. И умудрялся не замечать, какими глазами на нее смотрели оба ее дяди? Ослеп, что ли?
— При чём здесь эти самодуры вообще? Это не им предстояло жениться. Я-то не считал тебя взрослой, Юли.
— Я уже могла рожать. Или ты мог немного подождать. Всё равно и с Софией вы переспали отнюдь не в первую ночь. Неужели и в самом деле лучше так, как сейчас? Эжен, каково это — когда тебя любят? Когда ты в этом уверен? Поделись со мной…
Евгений невесело усмехнулся. Уверен он теперь вряд ли будет хоть в чём-то.
— Если ты о себе, то я о твоей любви даже не догадывался. Вот такой я идиот. Так что обо всём этом знаю не больше тебя. Мы же оба родились в Мидантийской правящей семье. Такое лучше спрашивать у Эдингема. Или даже у Аравинтского кардинала, хоть он и церковник. Не София же меня любила, в самом деле. Разве что поделится чувствами к любовнику.
Сколько лет, месяцев или дней удастся оберегать от такой правды Вики?
— Про ее любовника я и так наслушалась многовато. Уши много раз завяли и вновь упрямо распрямились. И я и не про Софию сейчас. Любовь бывает разной. Ты помнишь свою мать? Моя погибла, когда я была слишком маленькой.
— Моя умерла, когда рожала Марию. Мне было четыре года… так что помню довольно смутно. Я видел ее пару раз в неделю. Принцессам некогда заниматься детьми лично. Твоя мать была исключением.
— И не только в этом. Потому и умерла.
Не поэтому. Но Анна и впрямь была необычной. Может, потому, что родилась не во дворце.
— Так темно. Везде — будто тени мертвых шевелятся во всех углах и тянут силы с живых. Здесь столько умерло — в этом дворце, Эжен. Они хотели жить, а им не дали. Наши с тобой предки, Эжен. И крики жертв здесь не смолкают никогда.
— Переедем. Тут всё равно не дворец, а гнилой сыр. Весь в сплошных дырах.
— Что теперь дальше, Эжен? Как быть дальше?
— Я жив. Ты жива. Мы вместе… пытаемся быть. И даже Мидантия вроде еще стоит в прежних границах. Попробуем сохранить то, что есть.
— Только ты никогда меня не простишь. В этой жизни.
— Ты защищала себя. Мстила за мать. И я… верю, что ты не пыталась навредить моей дочери. И не пытаешься.
Глава 8
Глава восьмая.
Эвитан, Лютена.
Середина Месяца Сердца Осени — Конец Месяца Сердца Осени.
1
Сокамерник из Роджера Ревинтера просто идеальный. Доставляет как можно меньше хлопот. Любых. И даже пытается, как может, облегчить паршивую ситуацию… хоть и неловко.
После папиной смерти за грязным окном хлестал осенний дождь. За ржавой решеткой монастырского окна сырой и холодной кельи. Куда Ирия попала, благодаря… нет, не злейшим и ненавистным врагам Ревинтерам. Мачехе и родному брату. Двум нынешним покойникам.
А благодаря, в том числе, славному «герою» Всеславу — чуть не загремела на плаху. На багряное сукно.
Нынешняя золотая осень удалась немного мягче. Или просто вокруг — не родной Лиар? Только почему с этого ничуть не легче? Потому что весь день проходит — проползает, пролетает! — всё равно в завешенной черным карете?
Хуже всего осознавать, что Роджер Ревинтер мог не стать подонком. Что в обычной жизни он — мягкий, начитанный человек. А в общении с дамами — скорее застенчив. С любыми.
Наверное, от этого — еще хуже. Потому что даже когда братец Леон необратимо изменился — то уже навсегда. А не шагнул в Бездну, а потом поспешно рванул обратно.
Да какая уже разница? Или Ирии так нужны самооправдания, чтобы больше не пытаться рассчитаться с бывшим врагом? Будто связи его жизни с жизнью бедной Эйды — недостаточно? Нужно еще и Сержа вспоминать.
Впереди Лютена и мрачный Ауэнт. Опять. И по-прежнему — вместе? Бок о бок с Ревинтером?
Да будь Роджер теперь хоть святым с сияющим нимбом над раскаянной башкой — чем это отменяет Лиарский кошмар после восстания? Прошлое невозможно стереть. Нельзя вычеркнуть из памяти Бездну, что прошла хрупкая Эйда. Нельзя простить горе и боль сестры, сломленного отца, ужас маленькой Иден.
Ирия смогла понять и по-своему полюбить Ральфа Тенмара… но он не насиловал Карлотту в соседней комнате. Чуть ли не на глазах у Ирии.
И верится ли хоть один миг в историю матери? Учитывая, сколько раз и в чём та врала? Сколько раз предавала? И как легко ей это давалось?
Выздоровел Серж… или хуже? Или уже самое плохое? Паршивее некуда?
Где он? В сырой тюрьме, в горячечном беспамятстве, искалечен? Не узнать, потому как не пробиться. До самого Эрика. А тогда станет уже поздно.
Когда Ирия не смела сбежать из замка Тенмар, невесть куда увезли сестру. А сейчас может погибнуть едва найденный брат! Сын доброго и честного дядя Ива, приютившего Ирэн.