Оскол
Шрифт:
спрашивал, чем лучше драить пуговицы, под секретом рассказал, что на меня будто бы "запала" медсестричка Люся, попросившая даже забрать ее с дежурств в моей палате, "ибо нет никаких уже сил".
Поддерживая беседу под успокаивающее гудение машины, я боролся с меховыми котами, настойчиво закрывающими глаза. Грюнберг хохотал и просил не спать, пока он не
запустит механизм - получится, что машина сна вроде как без надобности и он, Грюнберг, будет опозорен и посрамлен.
* Владимир Орловский - советский писатель-фантаст, известный в 1920-е годы.
Соглашаясь, я устраивался поудобнее и вспоминал по его просьбе что-нибудь бодрящее: бомбежку,
Лев изредка наклонялся к машине, на миг умолкая, затем опять трещал или недоверчиво выпытывал про Геньку Сыча.
Чепуха этот ящик-гипнотизер. Еле-еле удалось не заснуть до обещанного доктором сигнала. И проваливаясь под щелканье механических зубчиков, я подумал, что уже не помню, как звали того веселого командира танка с нелепым якорем на башне. Его машина появилась на берегу, когда из всего упредзаслона, осталось живыми человек десять, и до самого Питера не было ни единой нашей части...
Забытье не было сном. Щелкали ключами минуты, проносились, механически постукивая никелем, секунды и кто-то бесчеловечно копался в мозгу, подобно старьевщику: забирая приглянувшееся и брезгливо откидывая ненужное. Иногда звенели серебряные колокольчики. Сразу тысячами. Выбивали они какую-то сложную мелодию, и все делалось красным. Один раз я проснулся. Рядом с электрическим комодом по-прежнему сидел безликий оператор, но лицо его теперь било тревогу. Он держал развернутый пергамент бумаги, что-то втолковывая доктору. Опять зазвенело красным, и волны унесли меня прочь из комнаты.
Я пришел в себя и, увидев Грюнберга. испортил ему вступление:
– Самочувствие хорошее, Лев Борисович!
Доктор хмыкнул.
– Уже понял, - он протянул стакан, - подкрепитесь.
Внутри было что-то вкусно-холодное, которое я с удовольствием выпил, после чего протянул заискивающе:
– Покурить бы.
– Угу. Водки, марафету и девочек.
– Ну, а чего! Все у вас есть. Спирту много, "дури" тоже, наверное, хватает - и порошком, и в ампулах. А девочек я видел - дохлого поднимут. Все бы вам прибедняться.
Лев опять хмыкнул и присел на кончик матраца.
– Вы, я вижу, исцеляетесь прямо на глазах.
– Служу трудовому народу!
– Не сомневаюсь, но хотелось бы направить вас на службу, таки, будучи уверенным...
– А что, у вас есть сомнения?
– Так, мелочи. К примеру, что там за чепуха о призраках детства?
– Все-таки нехороший вы человек, Лев Борисович. Спящего допрашивать. Это ж надо! Ну, мало чего покажется в темноте со страху. Мы все тогда хорошие были.
– Чч-ч-о-ррт, не получилось!
– доктор выругался, а оператор-манекен, вскочил с табурета и уставился на Грюнберга пуговичными глазами.
– Давай-ка, старлей, все начистоту.
– Лев Борисович щелкнул серебряным портсигаром с медведем на крышке, мы закурили, и я честно рассказал всю историю с Генкой, которую так и не вытравила из памяти докторова машина.
– На свете много, друг Горацио, такого, чего не снилось нашим мудрецам.
– Лев забарабанил пальцами.
– Ну, а сами вы, что думаете?
– Мы, материалисты, народ плечистый, не запугать нас силой нечистой.
– Тоже неплохо. Вижу, это происшествие особо вас не гнетет, лейтенант.
– Старший лейтенант. Я ведь вас фельдшером не называю.
– В каком смысле?
– Ну, это старая армейская шутка, что старший лейтенант значительно умнее просто лейтенанта.
– А, ну да. Получается
– Дистанции огромного размера.
– Вот и слушайте тогда со всей серьезностью. Ваш случай, хотя и редкое, но встречающееся массовое помрачение сознания. Возможно под действием галлюциногенного газа. К тому же организм, ослабевший без полноценного отдыха и питания. Как следствие - ураганное расстройство деятельности некоторых долей головного мозга. Вы меня понимаете?
– Честно говоря, не очень.
– Плохо!
Доктор опечалился, но радикальных мер принимать не стал.
– Бехтерев не помог, попробуем Осипова, - непонятно произнес Лев Борисович, и вскоре меня определили в общую палату, разрешив прогулки на свежем воздухе в парке, единственном из уцелевших свидетельств былой гордости научного учреждения.
В клинике было раньше три смежных здания, шикарный вестибюль, отделанный голубоватой кафельной плиткой, тенистую аллею, начинающуюся сразу от ворот и теряющуюся далеко внизу около фонтанов. Три года назад заложили отдельный корпус.
В пыльной украинской степи копали мергель и жгли его в огненных печах полуголые хохлы. Строгали дерево чумазые казанские татары. Уральский мастеровой, выдыхая похмельное дымье, катал железо на арматурную сталь. Армяне слали красный туф, туркмены - ковры, из Омска пригнали несколько вагонов розоватого кедра для спецзаказовской мебели. Сотни людей тысячи часов строили этот дом. Еще больше народу давало на строительство энергию, выращивали хлеб и ткали одежду строителям. Как в углы древних замков дали в жертву шахтера заваленного породой, ЗК, убитого рухнувшим деревом, колхозника из-под Воронежа, подорвавшего здоровье на заготовках и не довезенного фельдшером до больницы. Инженер-инспектор, могучий спец, не дал краснооктябрьским погонщикам подсунуть быструю халтурку к 23-й годовщине Революции - поехал бедолажный строить комбинат за полярным кругом... А здание вышло надежное и красивое.
Потом резали красную ленточку и трясли друг другу ладони под первомайский оркестр. Фотограф слепил магнием улыбающиеся лица, и было всем светло и радостно, будто сама душа надела белый парусиновый костюм. Разместили по кабинетам оборудование, развели в покои пациентов и уже скоро будущее светило науки Грюнберг доказало возможность лечения отдельных случаев шизофрении низкочастотным генератором.
Доказательства были получены как раз в том корпусе, что улыбается сейчас обугленными провалами окон. Грюнберг, ученик самого Корсакова, смущаясь, присел за стол зама психотерапии, а среди ахающих медсестер и протирающих пенсне коллег ползали слухи о близкой докторской. Правда, сам Лев Борисович думал о своей диссертации меньше многих других. Нет, конечно, "доктор медицины Грюнберг" звучит гордо. Папа был бы доволен "стагшеньким". Но генератор! Эта чудесная машина! Шесть лет в Ленинградском медицинском, ординатура, бесконечные дни за рабочим столом, лекции Брюханова и Молочкова, переводные статьи... Труд. Адский труд! Но это уж охота пуще неволи.
Работа должна была полностью завершиться согласно расчету к августу. Но вместо докторского свидетельства Грюнберг получил гимнастерку со шпалой военврача и пошел на фронт. Война не любит мечтателей, зато очень быстро их учит. За две недели в полевом госпитале, Лев Борисович узнал больше, чем за три семестра в Альма-матер.
Вернувшись в Город, он застал на месте нового корпуса большую воронку от авиабомбы и груду битых камней. И все. За один миг дело всей жизни было уничтожено. Истории болезней и материалы на диссертацию сгорели, пациенты частью погибли, частью разбежались и сгинули, а неэвакуированный персонал призвали.