Оскол
Шрифт:
– А как вам первый вариант?
– Первый отметаю как заведомо ненаучный. Доктор, я в сказки не верю.
– Наш человек!
– синеглазый засмеялся, а старый доктор, фыркая, как морская свинка, обмакнул в чернильницу перо и, бранясь вполголоса, поставил нервную закорючку в углу документа.
– Вы признаны годным к строевой службе, - сказал он, собирая бумажки медицинского "дела" и, ругнувшись латынью, добавил: - Товарищ Еленин уладит формальности с вашим начальством.
Вот это уж совсем ни к чему. Участие подобного ходатая не сулит хорошего ни на грамм. Ай, как скверно! Судя по всему, из этой богадельни выпускать меня не собираются.
–
– Совершенно необходимо.
– Вы что, меня закрыть здесь решили?
– Нет, что вы...
– доктор вяло махнул рукой.
– Просто ваша последующая деятельность будет проходить в его, так сказать, поле зрения, - и кивнул в сторону веселого голубоглазого коллеги.
– Это как? Психбатальон что ли?
Весельчак хмыкнул, до меня дошло, что это и есть "товарищ Еленин", а докторский голос вошел в неприятный регистр:
– Шутите? Так вот, напрасно. Вам, молодой человек, лучше бы никогда не знать того, с чем придется иметь дело.- Доктор пальцем двигал ко мне четверть серой бумаги и на смысл записанного накладывался перевод его недавней manym lavat*.
– По мне, так лучше копать ямы на Пискаревке, чем заиметь вот это направление.
* Грубая латынь. Примерно: "Я умываю руки".
Патруль у Пяти углов
Если идти по улице Эдиссона и повернуть около бывшего магазина промкооперации, остается рукой подать до нашего дежурного пункта у Пяти углов. Или идти по Тепловодскому проспекту прямо до больницы Карла Либкнехта, там тоже недалеко. Какой бес потянул за руку Максимова в зону частной застройки - это загадка.
Старшина Максимов - мой наставник, учитель, воспитатель и прочая. Кроме того он главный в дозоре. Я у старшины что-то вроде Санчо Пансы; таскаю приборы, заряды, плащпалатки и прочий скарб согласно артикулу. Попутно знакомлюсь с районом - за три недели должен освоиться и сдать экзамен. Осталась одна.
– Здесь неподалеку вроде эвакопункт для раненых в сорок первом был, вы не помните, товарищ старший лейтенант?
– Не помню такого.
Максимов, однако, не слушал.
– Точно был, с Кушелевской станции сюда часть раненых перевозили, чтоб не скапливались.
– Он, отвлекшись, споткнулся о рельс, проследил путь железных параллелей и сразу же продолжил: - Завод, фабрика, цех - это, в основном, нейтральная зона. Особенно, если железнодорожное полотно между участками, а не вот эта самодеятельность со шпалами, - Максимовский сапог ткнулся в узкоколейку.
– Чтобы не тратить много времени, можете взять один замер: на пересечении входного, либо ближайшего 35-ти киловольтного провода и перпендикуляра к юго-западу от самого большого здания.
Всю эту премудрость запихали в голову еще в Лахтинской спецшколе, но пусть говорит. Делая заинтересованное лицо, я думал о своем, пока сознание не выхватило из фона слово-сигнал: н о в о е, н е и з в е с т н о е! Заработала физиология, вымуштрованная суровыми спецшколовскими преподавателями. Прямо, как у павловских собачек. Свисток - сахар, свисток - сахар - слюна, свисток - слюна.
В классе электросоматики слегка по-другому было. Вместо свистка разряд в пятку, а вместо слюней - искры из глаз. Расширяй, курсант, диапазон понимания. Теперь нужное мозг отмечает автоматически. Буду в Институте
– Вот здесь характерно покручены ветки, - показывал старшина хилую березку у ограды, - внизу под деревом сухая трава, попробуйте маятником.
Извлекалась блестящая гайка с ниточкой и вертелась по часовой стрелке - порядок! За две прошедшие недели я вкратце познакомился с болевыми точками района, с каждым днем все более поражаясь обилию неизвестных проулков и тупичков близ родной Арсенальной улицы. Десятки раз таскался я по этим местам, но вон того дома, близ поломанной ограды, хоть стреляй, не видел. Какие-то будочки, погреба, флигельки, маскирующиеся небогатой зеленью. Убогие стены, заслоняющие битыми фасадами огороды. Не те, блокадные, крошащие землю даже у Смольного (кругом только и разговоров было про капусту и шпинат), а многолетние, распаханные еще лапотными предками. Максимов такие места обхаживал, не жалея ног.
– Перекур, - наконец разрешает старшина и сразу же делает замечание: - Вы ошибку допустили: никогда не ложьте термопистолет на землю.
– Максимов, а почему железная дорога считается безопасной?
Он медленно забивает табак в гильзу и, чикая кресалом, думает вслух:
– Точно не скажу. Но собственным опытом подтверждаю - безопасно.
Дальше по маршруту обнаружился еще один незнакомый квартальчик. Строения напоминали перехожих калик, шедших куда-то и вдруг остановившихся в каменном внезапье. Их окна тускнели старческими бельмами под осыпавшимися бровями перекрытий, следя за нами.
– Старшина, может, туда заглянуть, - я показал в сторону двухэтажного апельсинового цвета строения.
Ближние к нему дома-старики немедленно уставили глаза на своего благополучного соседа. Оранжевый красавец выгодно отличался, имея, вдобавок, еще и табличку с номером - восьмой. Максимов, рисуя схемку на лавочке и не поднимая головы, разрешил.
– Только в яму не свалитесь, - сделал он странное напутствие, - возле сухого тополя.
Странное, потому что ямы никакой не было. Дерево, да. Правда, не сухое, а, наоборот, пышущее здоровьем. А ямы нет - сразу за тополем начинается ровное пространство, упирающееся в забор.
Внутри домик был такой же чисто-ухоженный. Только не апельсиново-желтый, а фиолетовый с синевой. Влево от арочного свода бежала наверх воздушная лестница, красовались на тумбах цветы, а деревянные стеллажи в коридоре не срубили зимой на топливо.
На одной из полок развалился кот. Сначала я даже мимо проскочил, не обращая внимания (таким довоенным покоем убаюкивала пыльная тишина), а потом обернулся в недоумении. Да. Сидит, урчит и щурит глаза. А ведь их съели всех.
– Кс-кс.
Зверь ткнулся ухом в протянутую ладонь, заурчав еще сильнее. Лучики света заиграли с его мягкой шерстью, отсвечивающей фиолетом.
– Киса, маленький...
"Киса" упал на спину, изворачиваясь, но какие-то, едва уловимые, звуки плеснули ему в глаза ту озабоченную целеустремленность, которая возникает с приходом хозяйки с рынка.
– Мелкая рыбешка, - довольно явственно произнес женский голос и утонул в смехе.
Тут же угукнул примус, а на его шмелиное гудение отозвался стук детского мяча, колотимого в пол. Казалось, что сейчас откроется какая-нибудь дверь, рассеянный чудак-профессор зашагает, стуча палкой по лестнице и, хлопнув себя по лбу, крикнет вверх тонким голосом: "Машенька! Где мои очки?"