Оскорбление третьей степени
Шрифт:
Вслед за Гебхардтом слово берет Отто Райх, штандартенфюрер СС и командующий «Тотенкопф-Фербанд», который уже успел построить впечатляющую карьеру в качестве коменданта концентрационных лагерей Лихтенбург и Эстервеген. Он говорит, а скорее, выкрикивает краткие, по большей части малопонятные фразы, обращаясь к своим подчиненным. Лишь специальный представитель СА Рихард Хингст, человек, который вскоре станет бургомистром и даст своим людям полную свободу действий для уничтожения еврейского кладбища на Оберпфульпроменаде, произносит длинную искрометную речь и в завершение ее строго напоминает: делать вывод о качестве пива после одной кружки бессмысленно, для точного заключения необходима длительная серия экспериментов. Желая всем присутствующим получить интересные результаты исследований, он объявляет
Стремление Гебхардта поменьше находиться на публике объяснимо, поскольку он должен присматривать за гостями — не за всеми, конечно, но за наиболее видными, знатными и важными, которых сегодня здесь собралось немало.
Помимо Гесса, египетского йога, как его в шутку называют, потому что он родился в Александрии, и придворного звездочета Шульте Штратхауса, из Берлина прилетела Лени Рифеншталь в бальном платье с меховым воротником. Самолет пилотировал Эрнст Удет, который прибыл на бал в бел оси ежн ом костюме и еще до начала торжества успел принять с чаем некое бодрящее снадобье. По залу тотчас расползаются сплетни, что Рифеншталь, которую Гесс нелестно нарек соблазнительницей фюрера, планирует снять фильм о дуэли, назвав его «Триумфом чести» или как-то еще в этом духе, но в данный момент режиссер слишком много времени уделяет монтажу фильма о прошлогодней Олимпиаде и физически не может отвлечься на что-то еще. Кроме того, на балу присутствует архитектор по имени Бернхард Койпер: он здесь по просьбе самого Гебхардта, в планах которого разработка проекта нового большого эллинга для санатория.
Вместе с уже упомянутым Хингстом и компанией они образуют группу из десяти человек, которые этим вечером перемещаются из отеля в отель, из бального зала в бальный зал, где их восторженно приветствуют и наливают по бокалу игристого, бренди или чего-то еще, при этом соблюдая определенную дистанцию, которая возникает сама по себе, едва управляющий отелем видит Рифеншталь и Удета и провожает их к зарезервированному столику, или когда появляется Рудольф Гесс и один из сверхретивых оберштурмфюреров СС внезапно вскакивает со своего места, не выпустив из руки кружку с пивом, и уже хочет выкрикнуть: «Хайль Гитлер!», но Райх и другие командиры тотчас успокаивают и оттесняют его, чтобы заместитель фюрера мог занять свое место и помахать в ответ с должного расстояния.
После обязательных маршей, «Бранденбургской песни» и «Дрожат одряхлевшие кости», атмосфера праздника понемногу становится все более непринужденной. Гости едят и пьют, курят, танцуют, дамские шляпки и мужские фуражки кружатся близко друг к другу. В какой-то момент Удет запрыгивает на стол в «Шютценхаус» и отбивает чечетку, а остальные стучат ботинками в такт и улюлюкают, глядя на него; затем Удет принимается жонглировать несколькими тарелками, которые, впрочем, разбиваются все до единой, после чего неугомонный пилот падает на колени перед Рифеншталь, делает ей предложение, та отмахивается бокальчиком и отвергает его, ссылаясь на то, что старина Эрнст давно и безнадежно женат на своей авиации и что брак с нею, Лени, превратил бы его в двоеженца. Удет протестующе заявляет, что с авиацией у него все зависло в воздухе, снова вскакивает, хватает со стола бутылку, опорожняет ее и говорит, что если Рифеншталь все же права, то пусть бокалы и кружки немедленно наполнятся новой порцией воздуха. Музыканты играют свинг, а в перерывах один из танцоров берет аккордеон и под ликующие крики исполняет всеми любимые «Что говорит твой алый рот весной», «Море шепчет песню о любви» или «Я куплю себе ракету и полечу на Марс».
Результаты бала, если не вдаваться в подробности, включают три щекотливые ситуации: во-первых, кое-кто проглотил обручальное кольцо в отеле «Централь», где Гебхардт дал шуточный сигнал к отбою и пожелал удачи в совместных поисках наутро; во-вторых, произошел инцидент в туалете «Цур Зонне», где два унтершарфюрера якобы по ошибке заперлись на полчаса, что создало изрядную тревогу и большие подозрения в причинах столь теплого братства, для выяснения которых пьяный и разъяренный Отто Райх вызвал патруль охранной полиции из Фюрстенберга, и обоих бедолаг немедленно увезли. В-третьих, следующим летом в районе Лихена родились минимум четверо детей, отцы которых никогда не узнали, что не являются их отцами.
Свежий
— Как ужасно, как страшно, как волнительно, — повторяет она, когда Гебхардт, в очередной раз нарушая просьбу Гиммлера хранить тайну, рассказывает о недавней дуэли.
Все, кроме Удета, согласно кивают.
— Полно тебе, Лени, это жизнь: двое мужчин дерутся из-за женщины. Такое бывает не только в кино.
— Тебе, конечно, виднее, дорогой, но мне очень жаль, что я не смогла присутствовать там с кинокамерой. — Она на несколько секунд закрывает глаза и добавляет с плохо сыгранным возмущением: — Ну почему мне опять никто ничего не сообщил?!
— Лени, нельзя успеть везде. Жизнь идет не по съемочному графику. Например, где ты была, когда я летел на «Фоккере» над Фландрией в последний год войны и встретил Жоржа Гинемера? Вот это, скажу я, была дуэль! Величайшая дуэль на свете!
Рифеншталь, да и все окружающие, уже знает эту историю наизусть, знает и понимает, что сейчас Удет снова примется пересказывать ее и смаковать подробности того, как, служа в Jasta 15, то есть в 15-й истребительной эскадрилье армейского авиационного корпуса, на высоте пяти тысяч метров вступил в бой один на один с французским летчиком-асом, как они кружили друг за другом, высматривая огневые позиции, проверяя ловкость друг друга… Как выполнили все известные им фигуры высшего пилотажа и как Гинемер наконец попал в верхнее крыло самолета Удета, а затем, когда Удет увидел Гинемера, его пулемет заклинило, и в разгар воздушного боя он стукнул по пулемету кулаком, но это не помогло. И как Гинемер, поняв это, галантно удержался от выстрела в Удета, помахал ему на прощание и улетел.
Итак, в зимнем саду Удет разглагольствует об этом памятном сражении, и ему в очередной раз удается заставить всех ловить каждое его слово.
О чем он не говорит, потому что еще не подозревает и даже предположить не может, так это о том, что спустя всего четыре года после сегодняшнего бала, будучи сорокапятилетним начальником склада авиационного имущества, он достанет из чулана своей берлинской квартиры мексиканский кольт и покончит с жизнью. На этой его дуэли с самим собой Лени Рифеншталь тоже не сможет присутствовать, потому что будет занята съемками фильма «Долина», который станет самым дорогим, напыщенным и садистским черно-белым фильмом о национал-социализме и, к счастью, не окажется слишком популярным. После окончания войны эта киноработа будет стоить Рифеншталь восьми арестов, четырех денацификаций, психбольницы, судебного заседания, нервных срывов, тяжелой болезни и миллионов марок, но не жизни. Лени будет избегать смерти, пока сможет, и умрет в возрасте ста одного года из-за остановки сердца, которого у нее никогда не было.
Рука Удета с растопыренными большим и указательным пальцами рисует в воздухе еще одну кривую, изображая покачивающееся крыло самолета, над головой Лени Рифеншталь в направлении озера, которое чернеет за окнами зимнего сада.
Гесс, кажется, тоже бодр и свеж; Шульте Штрат-хаус скользит взглядом по стенам, осматривая рога; тут же за столом сидит архитектор Койпер, человек с тщательно разделенными на пробор темными волосами, чья голова всегда слегка наклонена вбок. Весь вечер он провел с этой компанией, почти никуда не отлучаясь, и говорил только «спасибо» и «пожалуйста». Теперь, к удивлению собеседников, он впервые вступает в разговор и тихим голосом говорит, что не понимает, почему никому не пришло в голову посадить рощу в память о поступке двоих мужчин, взглянувших в глаза смерти. Разве они не являются героями, более того, истинно арийскими героями? Почему это хотят удержать в секрете, ведь ситуация-то уникальная?