Оскорбление третьей степени
Шрифт:
Заморосил мелкий дождик, ветхая деревянная скамейка у перекрестка всем своим видом призывала долго тут не задерживаться. То, что когда-то здесь происходило, поросло не просто быльем, а самым настоящим лесом. Следов или признаков того, что тут когда-то стрелялись, теша себя иллюзией необходимости доказать любовь, отстоять честь и так далее в том же духе, увы, не сохранилось. Зато каждый комок грязи на здешней земле, каждый камешек на дороге, казалось, демонстрирует большую жизнестойкость, нежели драматическая интерлюдия, разыгравшаяся тут семьдесят с лишним лет назад.
Лес стоял холодный и неподвижный.
Шилль наклонился,
По пути сюда, в региональном экспрессе из Берлина в Фюрстенберг, он сидел среди других пассажиров, рассеянно глядевших в окно, резюмировал все, что знал об этой последней на данный момент немецкой дуэли, чтобы решить, из какого пистолета стрелять, и пытался представить, что за человек когда-то держал его в руках.
На тех немногих фотографиях противников, которые Шиллю удалось найти, оба позировали в военной форме, лица у обоих были самые обычные — у Хорста Кручинны строгое и дерзкое, у Роланда Штрунка самоуверенное и хитрое. Повод для дуэли, супружеская измена или подозрение в супружеской измене, представлялся Шиллю неуместно тривиальным, а с учетом амбиций Третьего рейха по завоеванию мира и просто глупым. Зарубежный корреспондент газеты «Фёлькишер беобахтер» вызывает на поединок личного адъютанта рейхсюгендфюрера Бальдура фон Шираха из-за женщины? Ситуация показалась Шиллю еще более гротескной после того, как он выяснил, что в 1933 году в стране отменили запрет на дуэли, ранее действовавший для членов СА и СС. Были созданы полуофициальные суды чести и третейские суды; входившие в них высокопоставленные воен ные выносили вердикт, подлежит ли то или иное оскорбление урегулированию при помощи дуэли.
По мнению Шилля, такое отношение к дуэлям было по сути государственной санкцией на убийство. Тысяча девятьсот тридцать седьмой год, сле-дующий за годом Олимпийских игр в Берлине и предшествующий году Хрустальной ночи, стал переходным периодом, последним всплеском нормальности, и в его контексте хоэнлихенская дуэль выглядела прелюдией к безумию, тень которого уже неотвратимо нависала над Германией и всей Европой.
Шилль считал, что дуэль есть не более чем акт эмансипации и самоутверждения, лишенный всякой законности. Два человека встают лицом к лицу, ибо знают, что никакой закон им не поможет, и ищут решение, которое нельзя найти где-либо еще или у кого-либо еще. Наглое разрушение Марковым его союза с Констанцией касалось только их двоих, и ни судьи, ни врачи, ни все прочие люди в мире не могли ничем помочь, да и ущерб являлся непоправимым. Одна лишь мысль о том, что он стал бы беседовать с Марковым и, того хуже, с Констанцией об их чувствах и травмах в присутствии судейского форума, вызывала у Шилля дурноту, и он скорее предпочел бы застрелиться, чем участвовать в эдаком обсуждении.
— Не надо стрельбы!
Чья-то рука коснулась колена Шилля, и он подскочил на месте. Пожилая дама, сидевшая напротив, с беспокойством смотрела на него.
— Вы сейчас воскликнули, что хотите кого-то застрелить, — пояснила она.
Шилль вгляделся в морщинистое и при этом розовое, словно у юной девушки, лицо, обрамленное старомодным темно-зеленым платком.
— О, простите. А я и не заметил.
Она покачала головой.
— Кто вас так разозлил?
— А-а, кое-кто. — Шилль протер глаза. — Допустим, один клоун, глупый клоун.
—
— Ну, можно и так выразиться.
— Это, конечно, печально. Но, увы, бывает. Вы, главное, не наломайте дров, а иначе с вами произойдет то же самое, что случилось с моим кузеном из Данненвальде.
Старушка смотрела на Шилля так, будто он знал этого кузена, но Шилль, конечно, слышал о нем впервые. По соседству с ними в вагоне сидела парочка в потертой, выцветшей одежде и что-то печатала на клавиатурах своих ноутбуков. Названия станций объявлялись на немецком и (к счастью, более коротко) английском языках.
— И что же случилось с вашим кузеном из Данненвальде?
— Он похоронил самого себя.
— Похоронил самого себя?
— Совершенно верно, — кивнула дама, выпрямляя спину и застегивая бежевое шерстяное пальто, отчего серебряная брошь бабочка на лацкане взмахнула крылышками.
— Вы имеете в виду, он был погребен заживо? Он, вероятно, работал шахтером?
— Нет, служил моряком. Не спрашивайте меня, как давно было дело, лет пятьдесят уж точно прошло. В эту историю мало кто верит. Но если вы приедете в Данненвальде и станете разузнавать подробности, любой местный житель вам подтвердит, что я не лгу. В общем, жена кузена обычно сидела дома и редко куда уезжала. Но однажды, когда он приехал на побывку чуть раньше намеченного, выяснилось, что жена отправилась к его кузену Альфреду в соседнюю деревню. Ночью он сам поехал туда на велосипеде. На багажник пристроил большую канистру бензина, потому что решил поджечь дом Альфреда, но, оказавшись возле него и заглянув в окно, он увидел, что они сидят вдвоем на диване, а вокруг горят свечи, и у него не хватило духа исполнить свой план. Зато ему в голову пришла другая идея.
Шилль взглянул на собеседницу с нескрываемым интересом.
— На следующий день он купил место на кладбище, потом пошел к каменщику и заказал надгробие, на котором выбили имена его неверной жены и кузена, Бригитты и Альфреда, и дату — тот самый день, когда он застал их врасплох. Не остановившись и на этом, он поместил в газете некролог памяти Бригитты и Альфреда. Вот это было по-настоящему страшно.
— А потом?
— А потом он каждый день ходил на кладбище и поливал цветы на пустой могиле.
— Понятно. Но как… каким образом он похоронил самого себя?
Дама чуть наклонилась вперед и заговорила тише:
— Сейчас поймете. Альфред обо всем узнал, после чего тоже купил участок неподалеку, тоже поставил на нем надгробие с именем кузена и датами его жизни, тоже опубликовал в газете некролог. Дальше они то и дело встречались на кладбище, вставали каждый перед пустой могилой, поливали цветочки и скорбели. И знаете что?
Шилль не знал.
— Они больше никогда не сказали друг другу ни слова.
По громкоговорителю объявили, что следующая остановка — Гранзе, выход на правую сторону, и старушка, подхватив сумочку, пересела на край скамьи.
— До свидания, молодой человек. Берегите себя.
— До свидания, всего вам хорошего. Расскажите, чем закончилась история с захоронениями?
Дама неуверенно поднялась и схватилась рукой за его сиденье.
— Никто не знает.
— Никто не знает?
Поезд начал медленно замедлять ход.
— Однажды мой кузен исчез неведомо куда. Но у могилы, где было выбито его имя, появился свежий холмик земли и огромный венок с лентой…