Ослепительный нож
Шрифт:
– Сперва по доброте, потом неволею… - И присовокупила: - Дмитрий Юрьевич Шемяка, будучи на государстве, хотел получшить наше житие, да не поспел.
– Кто здесь из близких?
– показала взором на людей Евфимия.
– Челядь, - сказала Устя. И спросила, глядя на Кснятку с Лушей: - Твои детки?
– Мои.
– Вот погребу Василья Юрьича, - вздохнула Устя, - вернусь в Тверь к матушке и тётке, тут же постригусь. Освободил для иночества Васенька меня, несчастную…
Евфимия приблизилась, поцеловала в щёку.
Евфимия поспешно пожелала:
– Храни тебя Господь! И отошла.
Кснятка и Луша ворковали перед нею, держась за руки.
– Вернемтесь, птенчики, в наш огород, - звала княгиня.
– Каждому сорву по яблочку душистому.
– И по янтарной грушеньке!
– сказала Луша.
В гору шли быстрей, чем под гору. Солнце никло к кровлям теремов. Вот-вот вернётся Ярославич.
У ворот стоял Ядрейко.
– Отведи, матушка, детей наверх да снизойди ко мне.
– Где князь?
– обеспокоилась Евфимия.
– Тотчас узнаешь, - обещал конюший. Евфимия со сжатым сердцем взбежала на крыльцо и по ступеням - в сени, держа Кснятку на руке, другой рукой волоча Лушу. Передала малюток и снова - вниз опрометью…
Ядрейко был уж на крыльце.
– Дела свирепые, - изрёк он тихо.
– А ты держись! Они - навал истей, а ты - упористей…
Княгиня перебила:
– Не томи!
– Ждал с конями у дворца, - начал Ядрейко.
– Мыслил: время возвращаться - князя нет. Ну, думаю, беседа государственная! Гляжу, красуха шествует, под стать придворной бабе. Проходя, таимно говорит: «Ефимью упреди. Боровский государем взят. Сведён на караульню, посажен на чепь». Я, не рассуждая, отбыл.
Княгиня унимала дрожь.
– Не назвалась ли та, придворная? Ядрейко сморщил лоб:
– Меланьица. Евфимия велела:
– Езжай к Голтяеву. Немедля привези Ивана. Мне - кареть. Поеду к государю.
Спустя время она была в великокняжеской передней. Палата - стены голые. Жди, стоя. Рядом - иного. Для посещений неурочный час. Прошатаи приходят утром. Дворцовый человек - как канул. Впервые в шзни сучит жилы боль в ногах. Вдруг отворилась из рестовой дверь и вышел отрок Иоанн. С недавнего - тцовский соправитель. Тоже великий князь.
– Чего тебе, тётка Ефимья?
– Видеть государя!
– растерялась посетительница.
– Перед тобой не государь ли? Назвалась княгинею юровскою. Просишь за мужа?
– Шла говорить с твоим родителем.
– Евфимьин голос отвердел.
– Сопроводи к нему.
– Батюшке не о чем с княгинею Боровской вести речи, - ещё твёрже отвечал Иван.
– Супруг же твой оиман за большие вины. Дело разыщется, уведомят.
– Имею я возможность повидать супруга?
– задала опрос княгиня.
– Нет, - помотал главою Иоанн. И строго наказал: - Не мысли обратиться к матушке. Великая княгиня
Осталось обратиться к выходу.
– Поклон?
– напомнил юный государь. Евфимия свирепо обернулась, однако скрыла чувства за улыбкою:
– Поклоны бьют по окончании дела. Мы же, мой великий господине, с тобой ещё не кончили.
И вышла. За ней не было послано. Её не взяли. Сходила с Красного крыльца - ни окликов, ни приставов.
Вознице повелела ехать в Чудов монастырь. Долго росила чернеца-привратника сказать гостящему здесь роицкому настоятелю Мартиниану, что ждёт его благословения на краткую беседу дочь Всеволожа.
Её ввели в пахнущие ладаном и деревянным маслом переходы. Мартиниан принял мирянку здесь же, под сводами. Потолок как бы придавливал к половым плиткам, выложенным крестом. Взор игумена был детски добр, как в Белозерье. Чёрную бороду уже делила надвое полоска седины.
– Мой муж Василий Ярославич князь Боровский взят великим государем, как преступник.
– Евфимия старалась говорить спокойно.
– Авва, ты со старцем Трифоном воспринял на себя грех клятвопреступления Василиуса. Воспримешь ли и этот грех?
– Не дело едкими речами излагать просьбы, дочь моя, - безгневно рек Мартиниан.
– Тому ль учил тебя отец твой?
Всеволожа пала на колени:
– Прости, авва! Горести и беды, коим нет конца, затмили разум.
– Встань, - сказал игумен.
– Уповай на Бога. Я приложу посильные старания, дабы утишить страсти властелина…
От Чудова вернулась в дом Боровского. Ворота - настежь. Челядь сгинула. Крыльцо затоптано. Взошла наверх. В сенях остановил истошный Дарьин рёв. Бросилась в детскую одрину. Послужница лежала на полу ничком, билась головой о доски. На спине зелёный сарафан разодран от шеи чуть не до пояса.
– Где дети? Дарья!
– закричала в ужасе княгиня.
– Ой, о-о-ой! Пояты крохотки! Антихристовым именем! Будь проклят враг, любимец всенародный! Грызла горла извергам, не совладала. Искали Ваню. Слава Богу - нет. О-о!
Вошёл Ядрейко, не стуча.
– Выдь, госпожа.
– Когда княгиня вышла, поведал: - Подъезжал с княжичем. Сердце не на месте.
Дай, думаю, взгляну допрежь. Пробрался с огорода. Пристава детей увозят! Я - назад. Княжича укрыл в надёжном месте.
Затукали шаги в сенях.
Княгиня с твёрдостью прошла туда. За ней - Ядрейко.
Первым увидала дьяка Василия Беду. Едва узнала сына Фёдора Беды. Встречала не однажды у Пречистой юного подьячего. Стоял недалеко от рундука Витовтовны. Ныне худыха, возвеличенный за весть о гибели Шемяки, раздобрел. Обочь его - два пристава.
– Где пасынок Иван?
– спросил Беда.
– Где дети малые?
– спросом на спрос ответила Евфимия.
– Пояты государем, как крамольниково семя, - объявил Беда.
– Взрастят их попригожу. Где Иван?