Ослепительный нож
Шрифт:
11
Между Дьячими палатами и бывшим Шемякиным двором переулок шириною в три сажени вёл от Соборной площади к Подолу, к Тайницким воротам. По нему два раза в год шли крестные ходы к Москве-реке для водосвятия, шестого января в Крещение и первого августа в день Преполовения. Бывшая Шемякина усадьба соседствовала с двором Василья Ярославича Боровского. Бабушка последнего, вдова Храброго, по смерти всех сыновей
Прибывшие из-под венца в Боровске князь и княгиня с дороги отдыхали в тенистом огороде под наливными яблоками.
– Зело душисто!
– похвалила плод Евфимия.
Андрей Фёдорыч Голтяев, принёсший первым поздравления племяннику и давешней знакомке, удоволенно смотрел, как молодые любуются его поминком - ожерельем с жемчужным саженьем и яхонтами великими: перебрала дар в тонких перстах Евфимия, передала супругу. Приняв от молодых все изъявленья благодарности, «дядя Голтяй», как с детства звал его Василий, поведывал потонку придворные, кремлёвские и прочие иные новости. Великая княгиня Марья запрошлый год родила сына Бориса и снова на сносях. Казначей Владимир Ховрин построил каменную церковь Воздвиженья взамен такой же каменной, распавшейся в пожаре, что объял Москву тотчас после пленения Василиуса при Суздалыцине. Митрополит Иона заложил в своём дворе палату каменную, в ней церковь Ризопо-ложения. Третьего дня надвинулась на Кремль чёрная туча, гром поразил кровлю собора Архангела Михаила, буря поломала крест…
– Андрей Фёдорыч!
– уныло прервала Евфимия.
– Не мучь нас тучами и бурями, взгляни, как рассиялось солнышко!
– И вправду, дядюшка Голтяй, - сказал Боровский, - уважь приятным…
– Извольте!
– поднял руки Андрей Фёдорыч.
– В Троицко-Сергиевом монастыре - новый игумен по великокняжьему прошению он принят братией.
– Кто?
– украсил шею своей любавы яхонтовым ожерельем Ярославич.
– Из Ферапонтовой обители, именем Мартиниан, - сказал Голтяев.
– Мартиниан?
– покинула скамью Евфимия.
– Благая новость!
– Что знаешь ты о нём?
– спросил Голтяев.
– О, многое!
– воскликнула княгиня.
– Сопровождая сверженного венценосца в Белозерский монастырь, я удостоилась беседы двух игумнов, тамошнего Трифона и Ферапонтова Мартиниана. Оба, на себя взяв грех, разрешили ослеплённого от клятвы, данной Шемяке. Этим и вернули стол Василиусу.
– Благодарность наш великий князь блюдёт, - отметил Андрей Фёдорыч.
– Что ж, Трифон стар. Мартиниан же полон сил, вот и возвышен на великое служение в Дом Сергия. Сейчас он в Чудовом монастыре, митрополичий гость. Не ранее, спустя седмицу, возвратится к Троице. Так говорят духовные… А впрочем, - перебил себя «дядя Голтяй», - совсем забыл порадовать внучатого племянничка Ивана. Литовский посол Гарман по моему заказу получил из земли фрягов чудную музикию. Вчера доставили с великим бережением. Нельзя в пути стряхнуть! Вот ждал приезда Ванечки, чтоб в вашем тереме сия музикия играла.
Иван, Евфимьин пасынок, как раз был тут как тут. Пришёл к отцу, по всему видно, с делом, да заслушался. Не перебил, пока всё не дослушал о фряжском
– Явился государев позовник. Тебя, батюшка, ждут срочно во дворце.
– Придётся отложить семейное застолье, - виновато посмотрел Василий на Голтяева.
– Что ж, мы ведь друг от друга не за тридевять земель, - ответил Андрей Фёдорыч.
– Позов властителя не терпит с исполнением. Воротишься, дай знать. Я тут же буду.
– Батюшка!
– взмолился княжич.
– Дозволь поехать с дедом, посмотреть диковину?
Князь колебался.
– Не смущайся, - замолвил слово за внучатого племянника бездетный дед.
– Вернусь, и Ваню привезу.
Василий Ярославич кивнул согласно и сказал жене:
– Вели, Офимушка, пусть Дарьица при солнце погуляет с детками.
– Сама похожу с ними, - откликнулась Евфимия. Иван поспешил в терем опрянуться для гостевания. Гость и княгиня с князем вышли с огорода во двор. У красного крыльца к ним подступил кудлатый бородач:
– Конюшего не ищешь, господине? Княгиня просияла:
– Ядрейко! Как меня нашёл? Старый знакомец ухмыльнулся:
– Лишь заткнутым ушам не слышно на Москве, что ты жена Боровского.
Евфимия затеребила мужа:
– Друг мой…
– А мне как раз конюший нужен, - угодил ей Ярославич.
– Готовь коня. Поеду во дворец.
– Добро, - расправил бороду Ядрейко и пошёл, как будто издавна был здесь своим.
Евфимия с Голтяевым остались у крыльца одни.
– Твой муж поступил смело, - отметил Андрей Фёдорович.
– В прошлый свой приезд он мне открыл: Василиус грозит большими бедами, коль станешь ты княгинею Боровскою. Племянник мой не внял угрозам. Его любовь превыше страхов. Ответь и ты любовью.
– Отвечу, - молвила Евфимия.
– Однако же в сей час меня заботит: не для худа ли его позвал Василиус?
Голтяев успокоил:
– Меж ними не быть худу. Государь шурину обязан многим. Ярославич для него и в ссылку шёл, и в бой. А благодарность наш великий князь блюдёт!
– повторил потомственный вельможа недавние свои слова.
Пришёл Иван. И дедушка двоюродный с племянником внучатым укатили. Потом подвёл коня Ядрейко вышедшему Ярославичу и сам отправился сопровождать Боровского. Евфимия с крыльца махнула платчиком: до скорой встречи! Резво поднялась наверх, взяла у Дарьи Кснятку с Лушей.
– Ма-а-атунька! Выдь с нами за ворота. Надоело в огороде!
– просилась Луша, соскакнув с крыльца.
Евфимия, взяв за руки детей, вышла в проулок. Решила прогуляться на Подол, к Тайницким воротам. Миновала церковку святого Афанасия. У паперти Трёх исповедников стояла пара вороных под чёрными попонами, запряжённая в кречел, погребальный одр. Вот вышли несколько скорбящих. Вынесли открытый гроб с телом седого мужа. Глаза - в тёмной повязке. Из-за неё не разобрать лица. За гробом… А за гробом-то… Евфимия похолодела: Устинья! Устя… Как переменилась!
Установили домовину на скамью. Устинья подошла, склонилась, дабы коснуться лба покойного. Больше никто не подошёл. Гроб стали подымать на погребальный одр. Устя отошла в сторонку, увидала тётку.
– Евфимьюшка?..
Не бросились в объятия друг другу. Смотрели молча. Евфимия обронила:
– Ты… была… с ним…
Спутница Косого вскинула восковой лик:
– Тотчас по ослеплении явилась. Служила до последни. Деток Бог не дал.
– Жила-то с ним по доброте или неволею? Племяшка закраснелась: