Остап Бендер в Крыму
Шрифт:
— А вы, Адам Казимирович, не боитесь морской болезни?
— Нет, вы знаете, мне приходилось плыть из Одессы в Херсон. Тогда сильно качало. Многие переболели, но я, Остап Ибрагимович, прекрасно перенес волнение моря.
— Ну, а что касается меня, то вам, детушки, уже известно, как капитан морского клуба «Два якоря», переболел морской болезнью, когда совершал вояж по Азовскому морю.
Друзья прогуливались по палубе до времени, когда над морем повисла, хотя и звездная, но довольно таки темная ночь. Она плотно окутала
Погуляв по судну, компаньоны познакомились с его расположением и вошли в ресторан. Как настоящие нэпманы, плывущие по предпринимательским делам, они заказали все самое лучшее из имеющегося там меню.
— А скажите, Шура, этот ресторан не на много отличается от того на «Екатеринославле», где мы с вами так неожиданно встретились, а?
— Да командор, я тоже это хочу сказать, — закачал головой Балаганов, изрядно захмелев после очередной рюмки.
Козлевич увлекся пивом, не отказавшись перед этим от водки. После каждого глотка он смахивал рукой пену с усов и улыбался каким-то своим радужным мыслям.
О делах компаньоны не говорили. Столы в ресторане стояли тесно, а говорить о секретах в непосредственной близости чужих ушей никак не входило в планы тайных искателей графских сокровищ.
Спать друзья легли поздно. Перед тем как уснуть, Остап вдруг вспомнил свой вояже Кисой Воробьяниновым по Волге на тиражном пароходе «Скрябин». «Да, там мы какое-то время были в безмятежном раю, — подумал Бендер. — Но потом…» — и бывший охотник за стульями столового гарнитура мастера Гамбса и бриллиантов мадам Петуховой громко рассмеялся, вспомнив, как его, «художника», вместе с «мальчиком» позорно изгнали со «Скрябина».
Козлевич приподнял свою усатую голову и хмельными глазами посмотрел на Бендера. Балаганов громко сопел во сне, и на смех своего командора не прореагировал. Но и автомеханик ничего не спросил у Остапа о причине его смеха.
— Воспоминания, воспоминания, детушки, — тихо промолвил Бендер, засыпая.
Ночью, когда компаньоны дружно спали, пароход «Ленин» прошел Феодосию, Керчь и утром вошел в Цемесскую бухту Новороссийска. Пароход протяжно прогудел, Остап открыл глаза и выглянул в иллюминатор.
Море было чистым и спокойным. Носились крикливые чайки. Солнце белило и без того белые от заводской цементной пыли предгорья и дома. Дрожь корпуса судна уменьшилась, «Ленин» подходил к причалу.
Технический директор скомандовал: «Подъем!», и компаньоны заспешили на палубу. Смотреть — как пришвартовывается их корабль, как сходят по трапу прибывшие пассажиры и как идет посадка людей отплывающих.
За завтраком Остап сказал:
— Плыть нам еще и плыть, детушки. Туапсе, Сочи… и только завтра к вечеру наш «Ленин» прокрутит себя винтами в Сухуми.
— Уж не жалеете, Остап Ибрагимович, что мы пустились
— Ни в коем случае, Адам. Не помешает нам и на море отдохнуть.
— И я так думаю, решили же в Ялте, друзья, — жевал с завидным аппетитом пароходную котлету Балаганов.
— Но вы помните, Шура, что говорила Фатьма об этой самой Екатерине Владимировне? — переменил тему разговора Остап. — Своенравная, необщительная. Поэтому нам следует опасаться, что она не будет с нами откровенной. Надо подумать, что нам следует сделать, чтобы она стала более разговорчивой с нами…
— Командор, вы же сами учили нас — прежде чем соваться к нужному человеку с вопросами, надо узнать, чем он интересуется, какие у него проблемы… Помните, управляющего «Пенькотрестом»?
— Тогда нам здорово в этом деле помогла его домработница, Остап Ибрагимович, — буркнул в усы Козлевич.
— Правильно, очень правильно, господа искатели, — встал из-за стола Бендер, закончив завтрак.
— А может, она все же обвенчалась с тем поручиком, командор? — встал и Балаганов.
— Нет, братцы, вряд ли. Я имею в виду — из-за гражданской войны, — последовал их примеру Козлевич, допив остатки пива.
Глава XIX. БЫВШИЕ ГОРНИЧНАЯ ГРАФИНИ И БЕЛОГВАРДЕЙСКИЙ ПОРУЧИК
За несколько дней до того, как Остап Бендер со своими друзьями плыл на пароходе в Сухум, в этом городе происходила семейная драма. Бывший белогвардейский поручик Вадим Ксенофонтов лежал после дежурства на парусиновой кушетке и жарко дышал. До этого он выпил две стопки виноградной крепкой водки, которую в Сухуме называют «чача». Лежал и в душе был зол не только на весь мир, но и на себя. Полежав с таким настроением какое-то время, он повернулся лицом к Екатерине и с французским прононсом сказал:
— Катрин, неужели ты в самом деле надеешься на наше счастье при этой власти?
— Как и другие. Все зависит от нас, Вадим.
— Не вижу, не вижу перспективы для этого, — сказал Ксенофонтов голосом мрачного человека.
Его густые брови горестно взметнулись и щеки втянулись.
— А я вижу, Вадим.
— Почему же ты видишь, а я нет?
— Потому, что я по-прежнему люблю тебя.
— Катрин! Я еще в прошлый твой рейс поставил тебя в известность, что между нами все кончено.
— Но я… Я не считаю это так, Вадим!
— Это твое личное мнение, Катрин. Я перееду в Батум, а оттуда переберусь за границу. Иначе я не могу.
— Нет, можешь! Не может один человек уйти, если другой его любит!
— Может, — раздраженно сказал Ксенофонтов. — Другой человек, если любит, должен идти с ним. И вообще… перестанем об этом говорит.
— В таком случае, я пойду и заявлю! — закричала несчастная женщина. — Мой дядя, красный командир, спас тебя от расстрела, освободил от тюрьмы, помог тебе с должностью…