От Альп до Гималаев

Яунишкис Бронюс

Проехали длинный мост через Брахмапутру. Стало попа­даться все больше пальм. Кое-где зеленели бамбуковые ро­щи. Деревья становились все выше. Как-то незаметно мы очутились в джунглях. Вдруг под ногами лошади я увидел пятна, похожие на спекшуюся кровь. Меня передернуло. Неужели вот здесь, прямо на дороге, звери растерзали кого-то? Может быть, таких же путешественников, как и мы? Тихонько вытащив из ящика ружье и положив его на колени, я стал пристально всматриваться в высоченную плотную сте­ну из деревьев и кустарника.

Ближе к полудню лошади

стали проявлять признаки усталости, возницы повернули к росшей невдалеке финико­вой пальме и остановились. Рядом была лужайка, поросшая густой травой. Пока бенгальцы возились с лошадью, я, осто­рожно озираясь, выбрался из плетеного кузова тонги. Вок­руг гомонило великое множество птиц. Одни ворковали как голуби, другие монотонно цокали, свистели, верещали, хо­хотали. Их голоса заглушал иногда звериный рев.

Я долго вслушивался в звуки джунглей, а взгляд мой все чаще обращался к финиковой пальме в поисках плодов — уж больно хотелось их попробовать. Я было собрался уже залезть на дерево, как вдруг неподалеку в джунглях что-то затрещало. Возница испуганно припал к моим ногам и, устре­мив вверх наполненные ужасом карие глаза, прошептал в страхе:

— Леопард...

Мой лоб покрыла холодная испарина. Казалось, что вот-вот из чащи бросится на нас зверь. Вдруг бенгалец побежал в сторону стены из деревьев, а я, схватив ружье, выстрелил в ту сторону, куда помчался возница.

Бенгалец внезапно остановился. Из чащи медленно, потупя глаза вышел другой мой провожатый. Он приблизился ко мне и упал на колени, словно перед алтарем. Воздев руки вверх и беспрерывно кланяясь мне, он что-то бормотал по-бенгальски.

Возницы стали почему-то заискивающе-вежливыми и все кланялись. Я испытывал к ним чувство благодарности за то, что они, жертвуя собою, пытались спасти меня.

К вечеру, когда в воздухе повеяло прохладой, мы поеха­ли побыстрее, боясь, как бы ночь не застала нас в джунглях. Я считал, что тогда мы непременно подверглись бы нападе­нию хищников. От них не спрячешься ни в тонге, ни на де­ревьях. Но вот джунгли стали редеть, вдали показались конту­ры конического храма. И вскоре мы были уже рядом с глино­битными домиками. Я вздохнул с облегчением, хотя и не знал, достигли мы места своего назначения или это просто какая-то деревня. Важно, что я буду спать в помещении, а не под открытым небом.

Оказалось, что это и есть Гиманджунга. В центре ее стоя­ло несколько двухэтажных домов. Поодаль виднелась му­сульманская мечеть. Наконец мы подъехали к католической церкви. Это было приземистое здание с колоколенкой, побе­ленной известью. Рядом с церковью - жилой дом. Вот и вся Гиманджунгская католическая миссия, весьма скромная на вид. Во всяком случае, такой она мне тогда показалась.

У ворот, ведущих во двор, нас встретил священник Камиль Фасати, итальянец, такой же худой, как и возницы-бенгальцы. Мои вещи отнесли в дом, а лошадь поставили под навес.

Не успели мы войти, как я не удержался и похвастал:

— Я прибыл сюда, чтобы охотиться на хищников.

С од­ним уже довелось повстречаться.

— Вот как? — удивился миссионер Фасати и внимательно посмотрел на меня. Но, словно что-то вспомнив, улыбнулся:

— Наверное, бенгальцы ринулись в чащу догонять лео­парда? Они всегда пугают европейцев хищниками. А за то, что они прогнали леопарда, не попросили с тебя десять рупий?

— Нет, когда они бросились в джунгли, я с испугу вы­стрелил, — признался я. — Тогда они вдруг пали передо мной на колени.

— Это потому, что ты показал им свою силу. Они тебе воздали почести, как божеству.

— Не может быть, — засомневался я. — Я сам видел на земле пятна крови. Не растерзали ли кого звери?..

— Ха-ха-ха!
– весело засмеялся Фасати.
– Это косточки памских орехов. Индусы любят сосать эти орехи вместо та­бака А выплюнутые косточки образуют пятна, похожие на кровь. Поживешь - привыкнешь к любым индийским диковинкам

Хитро придумано! Знают, что для тебя все внове, все видишь впервые, вот и пользуются этим. Неплохие психоло­ги, хотя и неграмотные. Я немного злился, но больше смеялся над собой, что меня так ловко провели.

Ведя неторопливую беседу, мы вошли в здание миссии. Комната Фасати была небольшой. На стене висело массивное распятие, по бокам - образа святых. В углу стоял старый стол, рядом с ним - несколько стульев. В другом углу ком­наты лежала груда циновок и подушек. Видимо, одна поло­вина комнаты предназначалась для индийцев, а вторая – для европейцев.

В комнате уже царил полумрак, и Фасати зажег кероси­новую лампу. Я хотел угостить хозяина, достал из чемодана банку консервов и положил на стол. Фасати тут же схватил ее бросил обратно в чемодан и потушил свет.

— Вы не любите консервов? — удивился я. — Это свини­на, очень вкусное мясо.

— Да нет, люблю! Очень даже люблю! — прошептал Фаса­ти. — Но... не принято! '

— То есть как? — не понял я. — Почему не принято?!

— Бенгальцы, как и все индусы, вегетарианцы, — объяс­нил мне Фасати. — И я тоже должен этого придерживаться, иначе они перестанут мне доверять. Поэтому я сейчас не могу попробовать консервы. Еще кто-нибудь в окно увидит. Надо быть осторожным.

— Странные здесь порядки, — я удивленно пожал плеча­ми и вновь отметил про себя, как мало я смыслю в деятель­ности миссионеров, хотя и готовился к ней. Семинария - это только азбука, подлинная школа - это жизнь.

Фасати вышел во двор, занавесил снаружи окна циновка­ми и прижал их бамбуковыми жердями. Возвратясь в комна­ту он запер двери на засов, зажег маленькую свечку и сказал:

— Теперь можем и угощаться. Ужасно соскучился по мя­су Здесь поневоле становишься аскетом. Жизнь заставляет!

Когда мы закусили и выпили привезенного мною вина, мис­сионер развеселился. Он открыл шкаф, вынул оттуда шкатул­ку. Отперев ее двумя ключами, он промолвил, хитро улыбаясь:

— Посмотри, ты только посмотри, что здесь у меня...