От колеса до робота
Шрифт:
— Ты что?
Митя плакал.
— Вставай сейчас же!
— Не хочу умирать, Сочнев! — Он рыдал все сильнее. — Жить хочу, Сочнев!
— Вставай, размазня! — прикрикнул Сочнев. — Рана пустячная.
— Мамка в Москве… И не знает, что со мной…
Сочнев присел рядом на корточки, погладил его по голове.
— Подъем, партизан!
Митя перестал плакать. Только всхлипывал прерывисто, судорожно.
— Знаешь, Сочнев, в военкомате я соврал… Я метрику подделал… Мне месяц назад шестнадцать
— Вставай, друг. Пойдем.
Митя вдруг сел и быстро, горячо заговорил:
— Знаешь, оставь меня здесь. А то помешаю тебе, обуза… Прикрой ветками…
— Брось языком трепать.
— Оружие оставь. Живым не дамся. Я умею стрелять. Ты видел? Много я фрицев уложил?
— Человек десять… пятнадцать…
— То-то! Ты расскажи ребятам.
— Ты отлично воюешь. Двинули?
— А знаешь, я дойду, дойду, дойду. — Он продолжал говорить быстро и невнятно, как в бреду. — Я отдохнул. Ты меня не бросай. Я тебе скажу, что надо делать. Немцы нас обошли. Дорога на хутор свободна. А оттуда до отряда за сутки доберемся. Повозку на хуторе возьмем. Сообщим, командир вышлет Базанову помощь. И мы их спасем.
— А задание?
— Что задание? Что задание? Немцы все равно помешают подорвать эшелон. И потом я тебе скажу: Базанов все неправильно организовал. Вообще нельзя было ему поручать. Я прямо ему сказал. В глаза сказал. Веришь?
— Ну-ка, сделай шаг.
Митя неуверенно шагнул.
— А немцев много. Верно?
— Много. Стоишь?
— Стою. И потом мы двое все равно не могли бы помочь…
— Держись за меня, за пояс. Пошли.
— Куда ж ты?
— К нашим, на железку. Мы обязаны доставить продукты, Митя. И сейчас им каждый человек нужен.
Некоторое время Митя молча шел за Сочневым, держась за пояс, спотыкаясь. Потом заговорил:
— Я трус, Сочнев! Трус! Слышишь?
— Слышу.
— Говорил, говорил, а только и думал, как бы самому спастись.
— Голова не кружится?
— Ничего, разойдусь. Ты молодец, Сочнев. Клянусь себе, слышишь? Клянусь, это никогда не повторится. Клянусь. Я ведь комсомолец. Никогда больше…
— Поменьше разговаривай, а то силы теряешь.
Впереди справа снова разгоралась стрельба.
Едва Федор Лукич с отцом вышли из дому ладить повозку, Маша бросилась к люку в полу, подняла крышку.
— Вы слышали, что он говорил?
— Проверь маскировку шнура! — отозвался Базанов из подполья.
— Все в порядке. Когда немцы проходили по насыпи, чуть не умерла со страху. Оттуда видно?
— Я доски раздвинул. — Базанов выглянул из люка. Он был буднично спокоен, будто полез туда за картошкой. — Ну-ка, дай листок бумаги, карандаш.
Она заметалась по комнате.
— Господи, карандаш, карандаш…
Базанов положил бумагу на пол, стал писать.
— Эту записку… нужно сейчас же… передать… в лагерь. Нужно задержать немцев во что бы то ни стало. Иначе прорвутся сюда, и эшелон проскочит. Ты понимаешь?
— Да, да.
— Чтобы Федор Лукич ничего не заметил. Поднимет тревогу, и меня здесь застукают.
— Сделаю, сделаю, все сделаю! Отец идет! Прячьтесь!
Владимир Степанович услышал стук крышки люка, подозрительно оглядел комнату.
— В подполе ничего нет, Маша. Что ты ищешь?
Ей уже было все равно. Она стала надевать платок.
— Маша! Куда же ты?
— Тут сейчас бой будет. Разве я убегу? Разве ты убежишь?
— Если б я был один!
— Знаешь, кто приходил к нам из лесу? Пока мы сидели под крышей и ждали, они погибали за нас! Сейчас они должны взорвать немецкий поезд.
— Господи, я этого боялся…
— Мне нужно сейчас же отнести в лес записку. От этого все за висит.
— Ты погибнешь, дочка. Убьют тебя фашисты.
— Заговори Федора Лукича, чтобы он не искал меня.
— Да как его заговорить? Ты ему нужна, не я. Искать станет. В подпол полезет…
Маша с удивлением посмотрела на отца. Значит, он все знал!
— Ну, свяжи его, убей, записку надо передать!
Старик покачал головой:
— Хорошо. Где моя шапка?
— Что ты хочешь делать?
— Давай записку. Меня он не станет искать. А ты его задержишь.
— Ты их не найдешь!
— Господи, да я двадцать раз и слышал и видел их.
Маша бросилась к нему.
— Постой! Отец, что бы ни случилось, попадет туда записка или нет, я все равно останусь здесь.
Он ответил угрюмо, не глядя на нее:
— Знаю.
Прошло несколько томительных минут. Маша замерла, съежившись на краешке лавки у окна.
Вошел Федор Лукич, растерянно огляделся по сторонам.
— Вы не собрались!
Измученный страхом, Федор Лукич так осунулся за сегодняшнее утро, что совсем сморщился.
— Куда Владимир Степанович делся? Боже мой!.. Почему вы молчите? Марья Владимировна! Маша!
— На опушке у него кое-что спрятано… — чуть слышно сказала Маша.
— Ох, эти минуты! — Федор Лукич нехотя присел. Его пугала неподвижность Маши. Он заметил, что Маша смотрит на него с каким-то странным выражением, почти с любопытством.
— Скажите, Федор Лукич, вам нравилась Советская власть?
— О чем вы и в такую минуту!.. Советская власть мне ничего плохого не сделала. Отец мой из крестьян…
— А гитлеровцы?
— Что гитлеровцы? Как скверно вы обо мне думаете! Неужели я не вижу, что они делают на нашей земле?