От колеса до робота

Зубков Борис Васильевич

— Если тебя хватают за горло, так ты не задаешь вопросов, а даешь в зубы!

— Ну, да, да, благо тому народу и так далее. Еще Толстой сказал. Непротивленец Толстой! Вот и мы с тобой… Ведь это странно. Ударить! Убить! Противоестественно. А сейчас мне это представляется самым прекрасным, святым… Подумай, во время войны люди делают то, что им совершенно не свойственно. Ты чем занимался в биологии?

— Разведением окуня.

— Вот видишь! — Мирский пришел в восторг. — Разведением окуня! Ведь это жизнь! А в газетах, когда пишут о том, что защищает

наш солдат, вечно про одни березки… Белые березки, кудрявые березки… А я вот вырос в степном местечке и, пока не поехал в Москву в институт, порядочной березы не видел. Знаешь, Груздев, я мечтаю написать книжку о нашей войне. Пусть у меня не хватит таланта, чтобы как Толстой. Но чтобы правда была. Чтобы там было все наше самое сокровенное… — Мирский даже задохнулся от этого признания. Мечту эту — мечту стать писателем — он ревниво скрывал от всех. И вдруг так сразу сказал человеку, с которым знаком две недели, о котором почти ничего не знает.

Груздев очень долго молчал. Потом задумчиво сказал:

— Человека трудно понять.

— Окуня легче?

— Мы с женой разные люди, вот в чем цело. — Груздев снова улегся, съежился. — Сова кричит… Ей хорошо кричать, весь день дрыхнет…

— На мою плащ-палатку, завернись.

Груздев закутался в плащ-палатку, подобрал под себя углы, затих. Мирский с волнением ожидал от него дальнейших признаний, ему казалось, что сейчас приоткроется ему нечто удивительное в душе Груздева. Но Груздев только попросил сонным голосом:

— Ну-ка давай на ночь стиховину какую-нибудь…

Мирский, который в тот год был влюблен в Багрицкого, начал с воодушевлением:

Я в этот день по улице иду…

На крыши глядя и стихи читая.

В глазах рябит от солнца, и кружится

Беспутная, хмельная голова…

Но тут Груздев снова захрапел. Мирский вздохнул и продолжал читать стихи для одного себя, беззвучно.

Сочнев подошел к радисткам. Вера подняла голову.

— Товарищ лейтенант, не мешайте спать.

— Так я думал…

— Думать не ваше призвание. Какая холодная ночь!..

Сочнев рванул с плеча куртку.

— Прикройте ноги — согреетесь.

— Это все, что вы можете предложить?!

— А чего вам хочется?

— Глоток вина!

— Где ж взять?

— А я и так знаю, что вы из-под земли не достанете! — Смеясь, она спрятала голову под телогрейку и что-то прошептала Соне, они обе прыснули.

Через несколько минут Сочнев, разбудив Митю, распорядился:

— Дуй по-пластунски к фельдшеру, бери фляжку со спиртом — только чтоб не разбудить! Всем выдать по сто грамм. Понял?

— Ты же помнишь, перед нашим выходом сюда товарищ комиссар предупреждал…

— Разговорчики! — Сочнев презрительно усмехнулся. — Утром,

может, бой! А вы тут собственной тени боитесь! К тому же… люди замерзли…

Митя в растерянности оглянулся и увидел расплывшуюся физиономию Очерета.

— Не лякайсь, Митя! Сто граммов! О це командир! Отец ридный! Митя, ты мужик або баба?

Последнее замечание окончательно лишило Митю мужества, и он пополз к спящему Птицыну за фляжкой.

Первые сто граммов Сочнев поднес Мите, как герою торжества. Митя ухарски выпил залпом, выпучил глаза и угрожающе посинел. Наконец он перевел дыхание, жалко улыбнулся и закричал:

— Гитлер капут! Ура-а!..

— Гуляй. Митя! Вместе будем фрицев бить, вместе водку пить! Разбудить медицину! Поднести медицине!

Митя подполз к Птицыну и залаял у него над ухом. Тот вскочил, схватился за маузер.

Очерет радостно завопил:

— Бережись! Медицина клизму заряжает!

С поста прибежал Мирский:

— Товарищ лейтенант, на посту очень слышен шум в лагере.

— Ну и что? Ты на посту?

— На посту.

— Ну и стой. Привыкли прятаться. Пускай Гитлер от нас прячется!

— Что тут у вас происходит? — удивился Птицын.

Сочнев подмигнул окружающим:

— Ребята в лесу трофейную водку нашли… Митя, поднеси ему.

— Вот здорово! — Птицын потер руки, причмокнул и с аппетитом выпил. — Хорошо! А то озяб…

— Ну как?

Птицын щелкнул пальцами.

— Градусов пятьдесят, шестьдесят…

Очерет аж застонал:

— Ой, не можу!.. Признав свояка!..

Птицын с подозрением оглядел хохочущих товарищей:

— Откуда здесь в лесу водка?

— Из-под земли достали! — громко сказал Сочнев, чтобы все слышали. — По желанию одной прынцессы. Сейчас и ей поднесем…

— Моя фляжка! Свинство! Как не стыдно! Хамство!

— Сам же пил, — засмеялся Сочнев.

— Командиру отряда доложу! В Москву! Вернемся с операции — под суд!

Сочнев поскучнел:

— Ладно, брось.

Но Птицын рассвирепел:

— Брось?! А тебя ранят, чем раны обработаю? Куда скальпель положу?

— Клади куда хочешь. Вот еще…

— Та що ты, Птица? В армии завсегда медицинский спирт пьют! — успокаивал его Очерет. — Батько, дозволь заспивать?

Сочнев картинно развалился у пня:

— Давай «Галю».

Но только Гриць затянул «Ой ты Галю, Галю молодая…», рядом с ним неожиданно появился Базанов. Он устал, взмок, фуражка сдвинута на затылок, на коленях глина — видно, немало поползал у насыпи.

— В чем дело? — тихо спросил он.

— Входим в спортивную форму! — Сочнев попытался незаметно принять более скромную позу. — Митя, поднеси командиру!

— Постой! — так же спокойно сказал Базанов и отвел Сочнева в сторону. — Откуда водка?

Сочнев попытался острить:

— Партизан водку из дуба выдоит!

— Серьезно спрашиваю.

— Ну, у фельдшера было.

— Он сам дал?

— Какая разница! Сашка, делов-то!.. Трахнем по сто грамм.

— Лейтенант Сочнев, кто взял у фельдшера спирт?