От колеса до робота
Шрифт:
— Не слыхали, когда немцы будут дорогу восстанавливать?
— А мы ничего не знаем.
— В каком месте разрушен путь? Далеко отсюда?
— Ничего мы не знаем.
— Как же так, ведь ваш отец — путевой обходчик!
— Если все знаете, зачем спрашиваете?
Теперь она ему совсем не верила. И он решился на хитрость.
— А Федор Лукич говорил: хорошие люди, иди к ним, как к своим.
Она окаменела. Даже дышать перестала.
— Не хотите говорить! Гитлеру помогаете?
Она
— Наши! Год целый! Там внизу мост взорван. Там будут ремонтировать. Скоро. Как же Федор Лукич? Никогда ни словом! За что?
Он нахмурился.
— Ну и вы ему ни полслова. О таких делах не разговаривают! Даже с родным отцом!
И он ушел, коротко и буднично кивнув. А она долго не могла отвести глаз от порога, где только что стоял советский офицер, с тремя квадратами на петлицах, с автоматом на груди. И это было как сон.
Вернулся отец.
— Ну и музыка…
— Что?!
— Все еще стреляют… Господи, кто-то там муку принимает! Освободи стол, Маша, табачку покрошу. Спасибо, табачку люди дали… — Он уселся за стол, стал рубить ножом табак. — Ох-хо-хо!.. Пошла бы за Федора Лукича, Маша, я б тут спокойно пересидел, видишь, люди не оставляют… Что молчишь, Маша?
— Думаю.
— Думай, дочка, думай. Он человек осторожный, со всеми в ладу. На вокзале служба спокойная, сытая. С ним не пропадешь.
— Может быть, может быть…
Что-то новое, радостное было в ее тоне. Старик внимательно поглядел на нее, вздохнул:
— Слава тебе, господи!
Ночью после дождя в лесу партизану неуютно: холодно и сыро. Ляжешь у костра — один бок греется, другой стынет. Уснешь — совсем замерзнешь. Да и тревожно в первую ночь в незнакомом лесу. Так и проворочаешься всю ночь. А то еще нужно поправить впросонках костер, сменить товарища на посту…
Всю ночь в лагере слышались шорохи, тихие разговоры, движение.
У рации возились девушки Соня и Вера — утром нужно выходить на связь. Подсвечивая фонариками, они что-то ладили, подкручивали. Переговаривались.
— Интересно, будем мы когда-нибудь воевать? — сказала Соня.
Голос у нее низкий, с хрипотцой. Фонарик подсветил коротко, под мальчишку остриженные золотистые волосы, безбровое лицо со вздернутым носиком.
— Радистам все равно не придется как другим. Нас будут охранять и прятать. — У Веры голосок певучий и вкрадчивый. Черные волосы до плеч. И раскосые глаза загадочны — никогда не поймешь, что у нее на уме.
— Иждивенки мы! Противно, — не унималась Соня.
— Каждому свое. Мы женщины.
— Жалею, что родилась бабой! Одни юбки чего стоят! И всем обуза.
— Тебе девятнадцать стукнуло, а рассуждаешь как ребенок. Женщина в армии — сила.
—
— Во-первых, в армии не одни мужья. А во-вторых, ты знаешь, что женщина может заставить мужчину совершить такой подвиг — все ахнут!
— А если у него жена дома?
— Подыщи холостого.
— Перестань болтать!
— Ой, взорвешься! — Вера тихо засмеялась. — А вот ты увидишь, Сонька, какой подвиг ради меня совершит один человек. Увидишь!
— Ну и очень хорошо, — проворчала Соня, — и ложись спать. У тебя сеанс скоро.
— Не хочется спать…
— Рука будет дрожать.
Девушки стали укладываться, кутаясь в короткие телогрейки. Лейтенант Сочнев бродил по ночному лагерю. За ним как тень Гриць Очерет. Не спалось Сочневу, он ощущал на себе почетный груз ответственности командира, пусть временно, пусть только на эту ночь, пока не вернулся с железной дороги Базанов, но все равно от этого груза радостно частило сердце, в голове была легкая ясность, и один за другим возникали дерзновенные планы…
— Гриць, кто это там под деревом окопался?
— Фельдшер Птицын.
— Целый блиндаж! Ну, герои!.. Где Митя?
— Та биля костра ж. Бачьте, сунув ноги в огонь — сапоги аж дымятся!.. И спить як немовлятко якесь…
— Оттащи его подальше от огня… Набрал Базанов детей в группу! Я так понимаю: или грудь в крестах, или голова в кустах. Верно?
— Точно, товарищ лейтенант.
— А с кем тут воевать?.. — Он глубоко вздохнул. — Пошли Мирского на пост — время!
На посту, куда Мирский пришел сменить Груздева, черные тени и лунные блики неподвижны до одурения и вязкая тишина оглушает, здесь всегда особенно хочется спать.
— Иди к костру отдыхать, Груздев, озябнешь.
— Не хочется. — Груздев сладко зевнул. — На посту вдвоем веселее.
Мирский устроился рядом с ним, подтянул колени к подбородку и стал бороться с дремотой. Тишина. Мирский покосился на притихшего Груздева, с надеждой спросил:
— Не спишь?
Тот невразумительно хмыкнул. Мирский совершил над собой некоторое насилие и воспринял это как согласие поговорить.
— Ты кто был до войны?
— Биолог, — не сразу ответил Груздев, не открывая глаз.
— Дарвин… Брем… Детство! Женат?
— Ага.
Мирский задумался и упустил какое-то мгновение — Груздев уже захрапел. Мирский ухватился за последний шанс:
— Счастлив?
— Ммм…
— Я спрашиваю, с женой счастлив?
Это произвело неожиданное действие: Груздев сел и ответил свежим и бодрым голосом:
— Она меня любит.
— Хорошая!
— Красивая.
— Что заставляет молодых ребят вроде нас с тобой прыгать с парашютом в тыл, скрываться в лесу, взрывать поезда?