От колеса до робота
Шрифт:
Это был начальник смены Валерий Троицкий. Он окончил институт года на три раньше Кати и проживал холостяком в том же доме, этажом выше. Катя видала его только на планерках, где он иногда выступал, кратко и толково. Что-то, однако, отгораживало Катю от него. Катя постоянно сомневалась в себе. Люди, в которых она обнаруживала склонность к сомнениям, были ей понятны и казались ближе. А Валерий с его непоколебимой уверенностью в каждом своем слове, в каждом движении был точно какой-то другой породы.
— Плитка перегорела! Куда пойти, если не
Только тут Катя заметила в руках у него кусок копченой колбасы в бумаге и булку. В ней заговорила хозяйка, и она принялась накрывать на стол.
— Вот спасибо, привык перед сменой чайку похлебать! — приговаривал он, как-то особенно аппетитно откусывая и запивая.
Вначале Катя ежесекундно ожидала насмешки и оскорбления. Но он так просто и прямо спросил:
— Небось переживаете из-за аварии? Конечно, неприятно. Я знаю, после института первая неприятность на службе как катастрофа. Но все знают: вы тут как ворона в суп! А расследование — формальность. Отчитаться-то надо, что меры приняты.
И внутри у Кати пружинка распустилась. А когда он в восторге закричал: «Крыжовенное варенье! Ура! Сто лет не ел!» — она и вовсе повеселела.
— Мама прислала. Из нашего сада.
И вдруг поняла, что еще не ела и ужасно голодна.
Прошло несколько дней. Валерий наведывался то одолжить сахару, то вернуть. А когда при разборке сгоревшего трансформатора в масле была обнаружена обугленная тряпка, Валерий прибежал к ней с этим известием, запыхавшись, радостно барабаня в дверь и крича еще с площадки:
— Все! Конец! Тряпка! Эта тряпка всем рты заткнет!
Действительно, причина аварии определилась: горящая тряпка попала в масло через вентиляционную трубу. Не раз на планерке говорилось о том, что выходное отверстие нужно огородить, закрыть решеткой. Катя дважды писала докладную. Руки у начальства не доходили…
— Кто же это мог сделать?! — ужаснулась Катя. — Нечаянно или нарочно?
— Ну, забота не ваша! Пусть следователь тут себя покажет! А то подумаешь — заслуга: свалить на девчушку, засудить и отчитаться! Пусть теперь попотеет!
Валерий радостно хохотал. А Катя подумала, что, в сущности, он ей единственный друг. Она должна это ему сказать. И, преодолевая смущение, краснея до слез, заставила себя смотреть ему в глаза, когда произносила:
— Я никогда не забуду, Валерий… Один, когда все, когда никто…
— Да уж верно, друзей узнаешь в беде! — с удовлетворением сказал Валерий, потирая руки.
Катя помнит, что в тот миг ей почему-то стало не по себе. То ли жест этот ей был неприятен, то ли в словах его был какой-то второй смысл… Она не успела задуматься.
— Катя, у вас же двойной праздник! Отметим завтра седьмое ноября, как полагается. Лыжная прогулка! А? Снег отличный. Места покажу сказочные. Горки — на любой вкус.
— Ой, я же плохо катаюсь! — радостно воскликнула Катя. — И ни ботинок, ни лыж!..
— Достану, все достану! Какой размер ноги?
— Тридцать пять, — смутившись, сказала Катя и поджала ноги под стул.
— А-а… — тоже почему-то смутившись, протянул Валерий. — Ну, так я с утра зайду, часов в восемь.
Едва он ушел, позвонил Сергей Иванович и веселым голосом как ни в чем не бывало сказал:
— Дронова, насчет тряпки слыхала? То-то… Надоело дома сидеть? Ладно уж, завтра празднуй. А восьмого выходи на дежурство.
Еще многие звонили ей и каждый спешил сообщить об этой злополучной тряпке. И шутили. И смеялись. И поздравляли. И было понятно, что они стыдятся за себя и просят прощения.
Катя думала, что не заснет в ту ночь. Но едва прикоснулась щекой к прохладной подушке, как почувствовала, что засыпает впервые за много дней с легким сердцем.
А седьмого ноября наступил тот день, о котором она долго потом вспоминала то с радостью, то с болью.
Проснулась разом, точно сквозь закрытые веки ослепило солнце. Но солнца в комнате еще не было. Только за окном на светло-синем небе четко рисовалась черная ветка березы и на ней горсть розового снега. Вскочила, умылась ледяной водой. Приготовила чай. И откровенно радовалась, что готовит на двоих. И дивилась этой радости.
Валерий пришел ровно в восемь. Притащил лыжи с ботинками, баночки с лыжной мазью. В комнате по-студенчески запахло дегтем и рыбьим жиром. Кате нравилось, как он, подгоняя крепления, ловко орудует отверткой, отрываясь, чтобы глотнуть чаю, откусить от ломтя хлеба с маслом. Нравилась уютная суета сборов, которой наполнилась комната. Ей все нравилось в то утро.
Через пушисто-белое поле он вел по целине. Шел широко, мощно, с хрустом продавливая снег. Солнце поднялось над верхушками черно-зеленого леса и щедро светило в лицо. Морозный воздух был свеж и чист. И сердце у Кати заливало радостью.
А когда они вошли в лес и сквозь медные стволы сосен вышли к обрыву и далеко впереди и внизу открылись бесконечные перекаты, перепады и взлеты тайги со снежными полянами, еще лиловыми в тени, и это раздолье все шире и шире окатывало малиновой дымкой, в которой дрожали мириады алмазных игл, Катю охватил такой восторг, что захотелось заплакать от невозможности остановить, запечатлеть, унести с собою эту красоту.
Скоро лес наполнился голосами, смехом, скрипом лыж. То и дело встречались знакомые.
— С праздником! — кричали они, обгоняя на лыжне, срываясь по склонам горок. И Катя улыбалась всем встречным и с готовностью вторила, ликуя:
— С праздником!
Валерий привел ее к невысокой, но такой крутой горке, что на ней никто не катался. Снизу это выглядело еще не так страшно. Но когда она поднялась на гребень и глянула вниз, сердце у нее екнуло и остановилось.
Валерий зажал палки под мышками, слегка пружинисто присел и обрушился вниз. На прямой устоял. Взметнув облако снега, круто завернул и побежал к подножью, гулко хлопая лыжами.