От мира сего
Шрифт:
«И ведь кто-то сочиняет всю эту ересь, — продолжал мысленно негодовать Вершилов. — Кто-то строчит, ничтоже сумняшеся, бездарные, наспех сколоченные вирши, кто-то учит ребятишек, чтобы заучили подобную галиматью, кто-то учит мамочек, чтобы одели своих чадушек как можно наряднее, чтобы выглядели те потрогательнее, и кто-то верит, верит всей этой бодяге. Да, верит. Но кто же?»
Он глянул на Асю, лицо ее было озарено широкой улыбкой, губы полуоткрыты, глаза сияли. Обернувшись к Вершилову, она сжала
— Ну, что скажешь? Как это прекрасно, не правда ли?
«Вот и ответ готов, — подумал Вершилов, невольно усмехнувшись. — Взять, к примеру, Асю. Вот человек, бескомпромиссно верующий, принимающий все как есть за чистую монету, никогда не пытающийся усомниться хотя бы на минуту».
Невольно он позавидовал Асе: что за чистота восприятия, что за непосредственность доверия! Словно ей ненамного больше лет, чем этим дрессированным малышам на сцене…
Он тихонько сжал ее руку:
— Не сердись, не могу больше…
Ася вроде бы очнулась:
— Что — не можешь? Тебе не нравится, что ли?
— Абсолютно и полностью.
— Да ты что? — вскинулась она. — Нет, ты серьезно?
— Серьезно. — Он кивнул. — Прости, дружок. Не могу, пойду, пожалуй.
— Ладно, как хочешь, — сказала Ася, не отрывая глаз от сцены, на которой очередной малыш старательно выговаривал смешные слова о том, как они все обожают дядю Владю, который «играет так, как надо».
Малыш, выдержав хорошо заученную паузу, замолчал. Зрители охотно и радостно смеялись.
— А то подожди, — предложила Ася. — Сейчас окончится чествование, начнется спектакль, говорят, очень интересный…
— Нет, пойду, — сказал Вершилов. — У меня еще одно дело есть, совсем забыл, даю слово. Передай маме привет, скажи, что я позвоню…
— Передам.
— Днями я еду в командировку, в Будапешт, — продолжал Вершилов шепотом.
— Надолго?
— Дней на десять или недели на две.
— Счастливого пути.
Ася сделала над собой усилие, добавила:
— Привет Лере.
— Спасибо, — сказал Вершилов.
Он глянул на часы. Начало десятого. Еще совсем рано, кроме того, Лера знает, что он в театре. В сущности, ей необязательно знать, что он ушел со спектакля. Пусть ее считает, что он на спектакле, а потом после спектакля провожает Асю домой.
Ася-то ничего не скажет, хотя он и не предупредил ее, да и Лера не станет расспрашивать. Это не в Лерином характере.
В общем, все складывалось так, что впереди была уйма времени и время это следовало по возможности целесообразно использовать.
Он поднял руку, остановил проезжавшую мимо машину с зеленым огоньком и отправился на Красносельскую, которая находилась довольно далеко от театра, на другом конце города.
Татьяна сама открыла ему дверь. Увидев его, всплеснула маленькими руками:
—
Так она называла его чуть ли не с самой первой их встречи — Витек.
Они познакомились года четыре тому назад, в поезде. Вершилов ехал в командировку, в Челябинск, его пригласили на симпозиум врачей-кардиологов Южного Урала, Татьяна — в Миасс, в тамошний заповедник.
Полногрудая, с неожиданно маленькими руками и ногами. Чувственный рот, низкий лоб, слегка заросший светло-русыми, пышными волосами. Небольшие, умело подмазанные глаза с широкими веками, отчего взгляд кажется томным, как бы нарочито усталым.
Ехать пришлось в одном купе, поэтому, разумеется, в первые же минуты разговорились, потом пошли в ресторан обедать, просидели там до вечера, осушив вместе бутылку «Напареули», как оказалось, любимого вина Татьяны.
Она ему сразу же понравилась. Была в ней ненавязчивая искренность, непосредственность, которой невозможно не верить.
Само собой, она слегка кокетничала своей непосредственностью, открытостью, и все равно ему по душе был ее смех, чуть отрывистый низкий голос, ленивый поворот головы, медленный, с поволокой, как бы постоянно усталый взгляд.
Она работала переводчицей в некоем НИИ, знала два языка, английский и датский, много ездила за границу. Была два раза замужем.
— Один раз удачно, он был чудо как хорош, — рассказала Татьяна. — И все у нас было замечательно во всех отношениях, но, как известно, стекло и счастье легко бьются. Он умер от инфаркта.
Чуть рисуясь, она закурила длинную американскую сигарету.
— Я долго не могла прийти в себя. Все не верилось: неужели его нет и никогда не будет? Потом постепенно стала забывать о нем, как оно и принято на земле.
— И вышли во второй раз замуж? — спросил Вершилов.
Татьяна пожала плечами.
— Ну, не сразу, само собой. Спустя, кажется, года два или, если быть совершенно точным, около двух лет. Но это было типичное не то. Во всех решительно отношениях.
Он слушал ее с жадностью, которой сам удивлялся. Вечная, всегда поначалу немного таинственная загадка чужой жизни манила и привлекала к себе, хотелось знать о Татьяне как можно больше, подробней.
Но она замолчала, а он не стал допытываться. Захочет, сама все расскажет.
Однако она не захотела и не рассказала. Так он и не узнал, почему второй ее муж был, по ее словам, типичное не то.
Впрочем, какое ему было дело до второго мужа? И вообще до кого бы то ни было?
Вершилов влюбился сразу, мгновенно, почти потерял голову, словно ему едва исполнилось восемнадцать.
Они поселились в одной гостинице в Челябинске.
— Нам повезло, — сказала Татьяна. — Даже живем на одном этаже.