От мира сего
Шрифт:
И немедленно устыдилась своего веселого тона.
У няни Киры оказались неожиданно голубые глаза, обычно она носила очки, теперь же, без очков, лицо казалось меньше и словно бы моложе, а глаза голубые, совершенно ясного, чистого, не выгоревшего цвета. Зоя Ярославна с болью увидела, как мгновенно истончилась, стала прозрачной кожа на висках, на лбу, возле рта и руки — вечные работяги — пожелтели, словно бы ссохлись.
Няня Кира ни о чем не спрашивала, не допытывалась, как другие больные, что это с нею, надолго ли, сколько придется пролежать,
Пожалуй, она вовсе и не тревожилась за себя, может быть, потому что знала, инфаркт — дело серьезное, с ним шутить не приходится.
Сколько «инфарктников» приходилось ей обихаживать в прошлые годы! Приносить им лекарства, кормить с ложечки, подставлять утки и судна, поддерживать, помогать делать первые шаги отвыкшими от ходьбы ногами и, главное, без устали уговаривать: все пройдет, минует, словно злой сон, и опять возвратится здоровье, опять будет кругом — бегом хорошо…
Все отделение, все врачи и сестры, стремились помочь ей хотя бы чем-нибудь. Каждый час, а то и каждые полчаса кто-нибудь входил в палату: не нужно ли няне Кире чего-либо, может быть, подставить судно? Дать попить? Покормить? Подать лекарство?
Алевтина Князева после дежурства даже отказалась идти домой.
— Хочу подежурить возле няни Киры…
Однако няня Кира решительно прогнала ее домой.
— Да ты что, в своем уме? — спросила. — Столько народу я выходила, да чтобы на саму себя не хватило?
И сколько Алевтина ни просила ее, так и не уступила ей:
— Иди, иди, отдыхай, ночь не спала, тебе поспать надо, молодым долгий сон требуется…
И закрыла глаза, притворяясь, что заснула. Алевтина постояла немного, потом тихо прикрыла за собой дверь палаты.
А няне Кире все вспоминался тот ранний, утренний час, когда она собиралась на работу и внезапно ощутила пронзительную, острую боль. Словно кто-то неведомый, невидимый взял и ударил прямехонько по сердцу чем-то колючим и жестким.
Она вздрогнула от боли, но не упала, выстояла, прислушиваясь к тому, что происходит внутри нее, боли от удара уже не было, сердце билось по-прежнему ровно, и она решила:
«Это мне почудилось…»
Казалось, все случилось давным-давно, а на самом деле всего лишь утром, несколько часов тому назад.
Жила няня Кира довольно далеко от больницы, в Замоскворечье, и, пока добиралась, сперва метро, потом троллейбусом, чувствовала себя так, словно ничего не было. Потом и вовсе обо всем позабыла, на работе привычно впряглась в привычное свое дело, и все шло как полагается, как шло изо дня в день, но вдруг снова что-то сильно, резко ударило в сердце, как бы отыскав самую открытую боли точку. И еще, и еще раз.
Она упала прямо в коридоре, неподалеку от поста, уронив лоток с таблетками: несла кому-то в палату, и уже ничего не видела, не чувствовала, не слышала, как закричала Алевтина, как бросилась к ней Клавдия Петровна и как ее перенесли в палату, положили на кровать.
Она очнулась немного позднее, возле кровати
Она открыла глаза, услышала, Зоя Ярославна спросила ее:
— Ты что это, няня Кира? Перепугала всех до смерти! Как же это так?
Она хотела было ответить, что не надо бояться за нее, все у нее в порядке, сейчас она встанет и пойдет по своим делам, но у нее не было сил произнести хотя бы одно слово, и она снова закрыла глаза.
Как бы сквозь сон донесся до нее голос Зои Ярославны:
— Надо камфару немедленно…
«Далась ей эта камфара, — беззлобно подумала няня Кира. — Всегда первым делом — камфара…»
Она не додумала до конца, сон мгновенно обрушился на нее, и она провалилась в темную, глубокую пропасть.
Дня через два, однако, она почувствовала себя крепче. Зоя Ярославна обрадованно спросила:
— Няня Кира, хочешь, переведем тебя в отдельную палату? Как раз сегодня освободился бокс!
— Вот еще, — воспротивилась няня Кира. — Что я буду в боксе делать? С тоски сдыхать? Нет, хочу с людьми вместе…
И Зоя Ярославна еще больше обрадовалась, узнав прежнюю, несговорчивую няню Киру.
Вечером няня Кира съела творог, приготовленный для нее Клавдией Петровной, выпила чаю и, повеселев, сказала:
— А ну, лечите меня поскорее, мне разлеживаться некогда, меня вон сколько народа ждет…
Все были счастливы, Зоя Ярославна сказала:
— Выдюжит, она хоть и старая, а крепкая…
И молоденькая, экспансивная Алевтина Князева не выдержала, расцеловала Зою Ярославну за эти ее слова.
Однако спустя еще два дня кардиограмма неожиданно показала резкое ухудшение. Зоя Ярославна, лечившая няню Киру, вначале усомнилась: возможно, ошибка?
Няня Кира вроде бы чувствовала себя получше, пободрее. Она решила проверить еще раз, повторная кардиограмма показала то же самое.
Уже после обеда няне Кире стало совсем плохо, опять боли в сердце, опять тошнота и слабость.
Временами она впадала в беспамятство, потом, очнувшись, как бы в тумане видела перед собой Зою Ярославну, или Клавдию Петровну, или Алевтину.
Однажды ей почудилось, Алевтина плачет. Она хотела было протянуть руку, подозвать Алевтину, сказать:
«Да ты что, милка моя, зачем ты так? Я же вот она, сама видишь…»
Но она не сказала ничего, потому что снова потеряла сознание, а когда опять очнулась, Алевтины уже не было, кругом слышался привычный шум и говор больных, кто-то сказал:
— Няня Кира, тебе укол сделали, глядишь, подействовал?
— А как же, — ответила няня Кира.
Было ей хорошо за семьдесят, и она выглядела на свои годы, высокая, грузная, но в то же время подвижная и быстрая, походка у нее была неожиданно для ее грузного тела легкая, на большом мясистом лице круглые очки в стальной оправе с сильными стеклами; на вид суровая, сердитая, на самом деле все, от врачей до сестер, знали — предоброе существо.