От мира сего
Шрифт:
— Пойдемте…
Почти силой натянула на плечи Ларисы Аркадьевны щегольскую ее шубку, приподняла с кресла.
— Пойдемте, — повторила.
И та послушно, осознав всю бесполезность своего прихода, поднялась, вышла вместе с Зоей Ярославной из кабинета, не произнеся ни слова.
Спустя несколько минут Зоя Ярославна вернулась. Стоя возле стола, сказала:
— Проводила до самого выхода. Полагаю, больше не явится…
— Не в этом дело.
Вершилов задумчиво постучал ручкой по столу.
— Вернется
— Я давно уже все поняла, с самого начала.
— Что же это было? Как это произошло?
— Очень просто. Ткаченко добрый знакомый нашего Вареникова.
— Он уже не наш, — прервал ее Вершилов. — Больше работать у нас не будет.
— Ясно, — кивнула Зоя Ярославна. — Теперь мы точно знаем, по каким причинам доброму знакомому нашего Вареникова надо было на какое-то время скрыться в укромном месте и чтобы его никто не тревожил…
— Позвольте, — снова прервал ее Вершилов. — Как можно укрыться от закона? Все равно ведь наказания ему не избежать.
— Безусловно, — согласилась Зоя Ярославна. — Но каждый нарушитель закона надеется: а вдруг его минует? Скроется на время, как-то пробежит мимо бдительных глаз разного рода следователей и законников, авось дело закроют — и все окончится как нельзя более благополучно.
— Но Вареников, Вареников, как же он мог так? Как посмел?
Крупный рот Зои Ярославны тронула легкая усмешка.
— Честное слово, вы наивны, словно ребенок. Да чего там ребенок, теперь дети пошли мудрые, всезнающие, всепонимающие, вы наивны, как новорожденный, это, пожалуй, вернее. Неужели вы до сих пор не понимаете, что Вареников самый обыкновенный подонок? Что это человек, для которого ничто не дорого, который, должно быть, уже многие годы на все лады позорит нашу профессию, берет взятки, торгуется, словно на рынке, устраивает свои пакостные дела…
Она пристукнула крепким, загорелым кулаком по спинке стула.
— Сегодня следователь многое разъяснил мне, — тихо проговорил Вершилов.
— А мне и раньше многое было ясно, — сказала Зоя Ярославна.
— Ясно? Тогда почему же вы молчали?
— Не было точных фактов, все одни лишь догадки, предположения, только сегодня мы наконец все как есть узнали.
— Да, узнали, — повторил Вершилов.
Несколько мгновений оба они молчали. Зоя Ярославна начала первая:
— Как бы там ни было, а попадет на орехи, — и вам, разумеется, в первый черед, и мне как предместкома, и Самсонову как партийному секретарю.
— Попадет, — согласился Вершилов. — Как не попасть, и за халатность, и за легкомыслие, и за попустительство, одним словом, за многое…
— И поделом, — сказала Зоя Ярославна. — Вы не находите?
— Нахожу, — с горечью ответил Вершилов. — Разумеется, нахожу.
Он все еще никак не мог прийти в
«Выходит, так: дал достаточно — все условия для лечения, не дал — ничего не выйдет…»
Он знал, что Вареников не любит его. Само собой, такого взрыва ненависти, какой произошел совсем недавно, он не ожидал.
Просто знал, Володя его не любит, да и сам не очень-то расположен к нему. Он представлялся ему современным типом потребителя, истого мещанина, умеющего изо всего извлекать для себя необходимую выгоду. Вареников, надо отдать ему должное, довольно долго играл роль этакого рубахи-парня, распахнутой души, бесшабашного и отзывчивого.
Он, Вершилов, знал, это все игра, ничто другое, и все-таки сам иной раз поддавался этой игре, вдруг принимая ее за подлинное естество, за неподдельное свойство натуры. И вот теперь, как говорится, доигрался!
Вершилов принадлежал к тому роду людей, которые всегда и во всем видят первопричину в собственной вине. Он винил прежде всего самого себя, судил себя жестоким судом, не знающим пощады и милосердия. Мягкий, уступчивый по отношению к другим, он не знал пощады к самому себе.
«Как же так можно было?» — спрашивал он себя и не находил ответа. Ведь Вареников в сущности был ясен каждому. Ясен, несмотря на все свои уловки, хитрости, на всю свою кажущуюся бесшабашность, бесхитростную открытость натуры. И он, знавший его лучше всех, потому что знал давно, с самого детства, нес основную часть вины, он, никто другой, руководил отделением, он отвечал за все то, что творилось в его отделении, и он, зная хорошо Вареникова, да, зная, продолжал доверять ему. О какая непростительная, глупая доверчивость, какая недопустимая в его возрасте и положении наивность!
Зоя Ярославна молча смотрела на него.
Он понимал: у нее на душе так же тяжело, как и у него. Ведь то, что сделал Вареников, наложило тень на каждого из них, решительно на каждого.
— Скольких таких ткаченков он устраивал в нашей клинике? — спросила Зоя Ярославна и сама же ответила: — Наверное, несть им числа…
Вершилов молча кивнул.
— Наверно. Он ненавидел меня, сам же признался, что ненавидит больше всех и всего на свете.
— За что? — спросила Зоя Ярославна.
Вершилов пожал плечами.
— Понятия не имею, впрочем, и не пытаюсь узнать. Мне это, как говорится, без разницы.
Он не кривил душой, Конечно, он понимал: старый товарищ не испытывает к нему особенно нежных чувств, он и сам не находил в себе ответного тепла к нему, но ненависть? В самом деле: за что? Впрочем, не все ли равно за что? Это иной раз бывает чисто биологическим фактом: не нравится, скажем, форма ушей, или раздражает голос, или походка действует на нервы, и так случается. Все это ерунда, реникса, как любил говорить Никодимыч.