От мира сего
Шрифт:
А вот то, что Вареников брал взятки, то, что фигурировал его именем, якобы он должен делиться с заведующим отделением, то, что, наверное, уже не раз брал деньги и, может быть, среди многих больных уже бытуют слухи:
«В такую-то клинику можно попасть, если дашь на лапу…»
Вот это страшно. Это, пожалуй, самое страшное, то, чему нет объяснения, нет, разумеется, прощенья. Нет и не будет никогда!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Первой, кому призналась Алевтина,
— Я влюбилась.
— Это серьезно? — спросила бабушка, нисколько, впрочем, не удивясь.
— Да, вполне. На всю жизнь и навсегда.
Бабушка сняла очки, она читала какой-то мудреный английский журнал, полный различных диаграмм и таблиц.
— Наконец-то! Давно я ждала этого и никак не могла дождаться, думала: уж, наверно, не дождусь, так и помру, оставив тебя в одиночестве, хотя, с твоей внешностью, ты, как я думаю, одинокой никогда бы не осталась.
— Мы поженимся, как только Петя выйдет из больницы.
— Так он больной? Никак еще в твоем отделении?
— А как же, — сказала Алевтина, расцветая улыбкой, которую и не пыталась скрыть. — В нашем отделении. Спортсмен. У него плеврит после травмы.
— Однако, — сказала бабушка, покусав дужку очков, такая у нее была привычка покусывать дужку очков, а потом дуть на стекла, добиваясь предельной их ясности. — Однако…
Алевтина вздохнула, но улыбка все еще продолжала цвести на ее лице.
— Давай, — сказала бабушка. — Давай рассказывай все по порядку.
Они познакомились примерно месяца полтора тому назад, когда Петя пришел в больницу навестить свою старую учительницу Елизавету Карповну; когда-то он учился у нее в школе, от первого до десятого класса, и позднее, уже войдя в сборную страны, став чемпионом Москвы по баскетболу, не раз приходил к ней по старой привычке поговорить, посоветоваться, обсудить все свои текущие проблемы.
Петя был в общем человек неплохой, общительный, добродушный, довольно покладистого характера, единственный недостаток, по мнению Елизаветы Карповны, существенный недостаток, которым пренебрегать не полагается, была его влюбчивость. Петя влюблялся что ни день — и все в разных. Предметы его любви резко отличались друг от друга, среди них были особы самого, как выражался Петя, во всех отношениях всеобъемлющего профиля, солидные дамы, обремененные семьей и домашними обязанностями, и совсем зеленые девчушки, только-только ступившие на жизненную дорогу после окончания десятилетки.
— Ну и что ж! — парировал Петя, когда ему ставили в укор разносторонность его интересов и привязанностей. — Это все служит доказательством того, что я не сектант и обладаю широким вкусом, а это уже немаловажно.
Само собой, он не мог не обратить внимания на Алевтину.
— Откуда вы, прелестное дитя? — спросил он, впервые увидев Алевтину, вошедшую в палату к Елизавете Карповне.
Она не успела ответить, за нее ответила Маргарита Валерьевна.
— Это — наша прелесть, — сказала, притворно улыбаясь: не выносила,
— Вот это да, — сказал Петя, искренне любуясь нежным румянцем Алевтины, ее темными, четкими и выпуклыми на крутом лбу бровями вразлет, стройной шеей, едва выглядывающей в воротнике белого халата. — Если вглядеться хорошенько, увидишь, какие у вас тут рассыпаны сокровища…
В тот же день после работы он дождался Алевтину. Сразу же подошел к ней:
— Разрешите представиться, Петя Сухоруков, эмэнэс, классный баскетболист, играю в сборной Советского Союза, надежда и оплот всей команды…
— Что еще скажете? — спросила Алевтина, невольно улыбаясь, глядеть на Петю и слушать его без улыбки было невозможно, он сразу располагал к себе, причем хорошо сознавал это и без ложной скромности утверждал: «Во мне море обаяния, которому трудно противиться…»
В сущности, так оно и было. Красотой Петя никак не отличался: чересчур высокий, как оно и подобает настоящему баскетболисту, несколько неуклюжий, длиннорукий, лицо слишком маленькое для его роста, рот, что называется, до ушей, глаза как пуговки. Черты лица вроде бы смешные, но все вместе неотразимо. Недаром Петины друзья иной раз говорили не без зависти:
— Стоит ему только глянуть — и любая красавица уже на приколе…
Должно быть, так оно и было на самом деле.
Алевтина влюбилась в Петю поистине молниеносно.
— И сама не ожидала, — сказала она бабушке. — Так как-то сразу получилось…
Бабушка молча слушала ее.
— Почему ты ничего не говоришь? — спросила Алевтина.
— А что я должна говорить? — удивилась бабушка.
— Как, одобряешь меня?
Бабушка пожала плечами.
Я же решительно не знаю его: что за человек, какой у него характер, будет ли тебе хорошо с ним или это не что иное, как ошибка…
— Нет, это настоящее, — горячо возразила Алевтина.
— Настоящее? Тем лучше. Пусть так, но я же его еще не видела.
— Он очень хороший, — по-прежнему с горячностью утверждала Алевтина. — Подумай только: у него множество дел, он — научный работник, к тому же спортсмен, уже хорошо известный в Москве, и вот находит время, чтобы прийти навестить свою учительницу. Как считаешь, молодец он?
«Она такая же, как и я, — грустно подумала бабушка, глядя на оживленное лицо Алевтины, на ее сияющие глаза. — Я тоже всегда старалась искать хорошее в тех, кто мне нравился…»
— Да, молодец, — рассеянно отозвалась бабушка, думая уже совершенно о другом.
Лицо Алевтины просияло.
— Ну вот видишь, и ты так считаешь…
— Приведи его к нам, — сказала бабушка.
— Когда поправится, непременно, — пообещала Алевтина.
Поначалу Петя ходил в больницу два раза в неделю, потом стал ходить каждый день, вычислив все дни дежурств Алевтины. А потом упал на тренировке, получил травматический плеврит. Его хотели было отправить в клинику Первого меда, но он упросил отправить именно в эту больницу, в отделение, где работала Алевтина.