От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Никонов Вячеслав

Гораздо меньше, мягко говоря, достигнутые договоренности понравились Трумэну: «Совещание Совета министров иностранных дел в Москве в декабре 1945 года создало ситуацию, которая заставила меня дать ясно понять Бирнсу, что он проводит не ту внешнюю политику, которую я наметил, и что фактически берет на себя президентские обязанности».

Трумэн 27 декабря находился в Индепенденсе, штат Миссури, когда его пресс-секретарь Чарльз Росс проинформировал о полученном сообщении от госсекретаря: Бирнс попросил Белый дом организовать для него обращение к американскому народу по всем каналам связи с рассказом о результатах конференции. Президент потребовал поначалу сам ознакомиться с результатами. После десяти

вечера ему принесли текст коммюнике госдепа по поводу Московской конференции, часом ранее выпущенное в Вашингтоне по указанию Бирнса.

«Мне не нравилось то, что я читал, – возмущался Трумэн. – Там не было ни слова ни об Иране, ни о каком-либо другом месте, где Советы активно себя вели. Мы получили лишь пустое обещание дальнейших переговоров».

На следующий день Трумэн вернулся в Вашингтон, и почти сразу к нему пробился старший представитель республиканской парии в сенатском комитете по международным делам Артур Ванденберг. Он был возмущен коммюнике Бирнса. Президент вызвал Ачесона для разборки. «Главной заботой Ванденберга был раздел коммюнике, в котором три министра иностранных дел договорились „поэтапно“ рассмотреть вопрос о международном контроле над атомной энергией. В коммюнике перечислялось четыре пункта, заслуживавшие рассмотрения, причем последний пункт касался обеспечения контроля и гарантий против злоупотребления использования информации об атомной энергии. Сенатор понял это так, что мы могли бы обсудить или согласиться на обмен атомной информацией до того, как были бы согласованы какие-либо гарантии для защиты национальных интересов. Я заверил его, что, пока я президент, никаких производственных секретов по изготовлению бомбы не будет передаваться до тех пор, пока не будет достигнуто международное соглашение о системе контроля и проверок».

Ачесон и Ванденберг вместе составили заявление президента для прессы. «В этом заявлении я хотел прояснить смысл московского соглашения в части, касавшейся атомной энергии. Я полагал, что крайне важно, чтобы не было никаких недоразумений относительно нашей решимости обеспечить надлежащие гарантии».

После этого Трумэн отправился на президентскую яхту «Вильямсбург» для новогоднего круиза, попросив нескольких своих советников присоединиться, чтобы обсудить проблемы внутренней политики. 29 декабря яхта стояла на якоре в Куантико, штат Вирджиния, когда Чарльз Росс сообщил, что Бирнс прибыл в Вашингтон и спрашивает, все ли готово для его радиообращения к нации. Трумэн повелел ему прибыть для доклада президенту, прежде чем предпринимать что-нибудь еще. В пять часов пополудни Бирнс добрался до Куантико и «Вильямсбурга».

«По его прибытии мы зашли в мою каюту, и я закрыл за нами дверь», – описывал Трумэн сцену расправы.

– Мне не нравится, что меня оставили в неведении относительно Московской конференции. Я как президент намерен знать, какого прогресса мы достигли и что происходило на международных переговорах. Меня шокирует тот факт, что в Вашингтоне было опубликовано коммюнике, объявляющее о важном внешнеполитическом событии, о котором я никогда не слышал. Я не потерплю повторения подобного поведения.

«Бирнс стремился возложить вину в основном на своих подчиненных. Он сказал, что ожидал, что они будут держать меня в курсе событий. Но теперь он признал, что ему следовало бы заняться этим лично… Бирнс оставил мне подборку документов о конференции, и я согласился немедленно их изучить. По мере того, как я просматривал эти бумаги, мне становилось совершенно ясно, что успех Московской конференции на самом деле таковым не был. Я видел, что русские дали нам не более чем общее обещание, что они будут готовы сесть и снова поговорить о контроле над атомной энергией.

В коммюнике не было ни слова о том, что русские могут захотеть изменить свой

образ действий в Иране, где ситуация быстро становилась очень серьезной, или где-либо еще. Бирнс, как я заключил, изучив все записи, взял на себя смелость развернуть внешнюю политику Соединенных Штатов в направлении, с которым я не мог и не хотел согласиться. Более того, он предпринял это по собственной инициативе, не посоветовавшись и не поставив в известность президента».

Разносом в Куантико Трумэн не ограничился, а продолжил уничтожать Бирнса в Вашингтоне. 5 января президент пригласил госсекретаря в Овальный кабинет, посадил напротив своего рабочего стола и зачитал ему письменный меморандум: «Сегодня утром я впервые прочел письмо Этриджа. Там много информации о Румынии и Болгарии, подтверждающей наши предыдущие данные о ситуации в этих двух полицейских государствах. Я не собираюсь соглашаться на признание их правительств, пока не будут произведены радикальные перемены.

Я думаю, что нам следует со всей возможной решительностью протестовать против русских действий в Иране. Им нет никакого оправдания. Они проходят параллельно с реализацией плана России в Латвии, Эстонии и Литве. С таким же высокомерным произволом Россия поступала в Польше.

В Потсдаме мы столкнулись со свершившимся фактом и были почти вынуждены согласиться на русскую оккупацию Восточной Польши и оккупацию Польшей той части Германии, которая находится к востоку от реки Одер. Это был авторитарный произвол.

В то время нам очень хотелось, чтобы русские вступили в японскую войну. Конечно, позже мы поняли, что Россия нам там не нужна и что с тех пор русские стали для нас головной болью.

Когда мы поехали в Москву, то столкнулись с еще одним свершившимся фактом в Иране. Еще с одним произволом, невиданным доселе… Но теперь Россия раздувает восстание и держит войска на земле своего друга и союзника – Ирана.

У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить Черноморские проливы в Средиземное море. Если только Россия не столкнется с железным кулаком и резким языком, то начнется еще одна война. Они понимают только один язык: „Сколько у вас дивизий?“

Я не думаю, что нам следует продолжать играть в компромиссы с Советами. Мы должны отказаться от признания Румынии и Болгарии до тех пор, пока они не выполнят наши требования. Мы должны дать им ясно понять нашу позицию по Ирану, и мы должны продолжать настаивать на интернационализации Кильского канала, Рейн-Дунайского водного пути и Черноморских проливов, а также нам необходимо сохранить полный контроль над Японией и Тихим океаном. Мы должны восстановить Китай и создать там сильное центральное правительство. Мы должны сделать то же самое для Кореи.

Затем мы должны настаивать на возвращении наших кораблей из России и принудительно урегулировать долг России по ленд-лизу.

Я устал нянчиться с Советами».

Это означало, что ничего конструктивного в отношениях с СССР уже не должно было оставаться. А Бирнс – мягкотелый соглашатель и должен отправиться восвояси.

«Бирнс согласился с моим решением, – продолжал Трумэн. – Он не просил, чтобы его освободили, и не выражал желания уйти. Лишь через несколько месяцев он пришел ко мне и сказал, что его здоровье не позволяет ему оставаться на посту. Он согласился провести переговоры по мирным договорам, которые вытекали из его московских обязательств. Однако до конца 1946 года между ним и мной было понимание, что он уйдет, как только я смогу назначить его преемника. Все это время я знал, кому хочу поручить эту работу. Это был генерал Маршалл. Но генерал имел чрезвычайно важное поручение в Китае, которое должно было выполняться своим чередом, прежде чем стало бы возможным осуществить изменения в Государственном департаменте.