Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие
Шрифт:
Идея отца вызвала большой энтузиазм, присутствовавшие, особенно учителя, писатели, ее горячо поддержали. Вячеслав Иванов сказал, что, по его ощущению, культура гибнет именно сейчас, и это происходит на фоне социального подъема. Мы еще можем спасти культуру, но это надо делать ежеминутно. Культура воспитывается с детства, поэтому школа — главное, на что нужно обратить внимание. Особая трудность заключается в том, что мы сами несем в себе след прошлых лет, которые пришлись на эпоху сталинизма и застоя.
Последовала оживленная дискуссия. Потом мы утвердили устав Общества и избрали Совет из 12 человек. Отца Александра на конференции не было, да он и не собирался присутствовать, но внимательно
В декабре того же года мы выступали по телевидению, в программе «Добрый вечер, Москва». Вяч. Всеволодович, я и члены Совета Ямбург и Безносов, каждый по–своему, рассказали о создании Общества, о его целях и задачах. Мы отвечали и на вопросы телезрителей. На этот раз я был, что называется, в ударе. Ведущий, Вячеслав Шугаев, всё выспрашивал нас перед передачей, о чем мы собираемся говорить. Поскольку все отмолчались, я взял это на себя и сказал что-то довольно откровенно, о чем тут же пожалел, потому что он испугался. По–моему, испугался, не ляпну ли я что-нибудь еретическое, диссидентское.
Это был прямой эфир, и продолжался он минут 40–45. Было много вопросов телезрителей. Шугаев пытался зажать мне рот, но я его попытки игнорировал и, насколько это возможно, брал инициативу на себя. Он стал иронизировать на мой счет, хотя продолжал нервничать. Потом, увидев, что передача заканчивается, повеселел и под самый конец заявил: «Ну, сейчас Владимир Ильич нам всё объяснит». Я сказал: «А зачем мне всё объяснять? Всё уже сказано до меня: читайте Нагорную проповедь Христа, она в Евангелии от Матфея». Тогда такие слова считались почти криминалом, публично такое не произносили. Шугаев слегка ошалел, но слово было сказано.
На следующий день отец позвонил мне и поздравил с успехом — он смотрел передачу. «Как будто за вами кто-то стоял», — сказал он. На сей раз он не делал мне скидки. Потом, уже при встрече, он вернулся к этому, сказал, что получилось замечательно, и повторил: «Такое впечатление было, что за вами кто-то стоял». Я подумал: «Вы и стояли», но вслух сказать об этом постеснялся.
Я знаю: найдутся люди, которые скажут, что я создаю новый культ личности. Это ошибка. Культ создавался вокруг людей, которые вовсе его не заслуживали, так как были мелкими или крупными тиранами, властолюбцами и великими грешниками. Их превращали в идолов, их искусственно возводили на пьедестал, чтобы потом со сладострастием свергнуть оттуда.
Здесь другой случай. Я просто описываю то, что есть. Я ничего не приукрашиваю, а лишь нахожу слова, адекватные той реальности, с которой я столкнулся. Мы же не говорим о культе личности Сергия Радонежского или Серафима Саровского, потому что они святые. Отец Александр — такой же святой, и для меня он не идол, а живой человек, которого я люблю.
В 1989–1990 гг. он читал лекции в Историко–архивном институте. Часто я приходил его послушать, а после лекции провожал до вокзала. Мы шли по Никольской и, не дойдя до Лубянки, он часто сворачивал к букинистическому магазину около памятника Ивану Федорову. «Предадимся пороку», — говорил он (или: «Сольемся в экстазе»), и мы заходили. Быстрым взглядом он окидывал прилавок с религиозной и философской литературой и тут же выхватывал что-нибудь интересное, либо же, наоборот, замечал, что ничего интересного нет. Он говорил мне, что все эти книги, которые теперь стоят сотни рублей, в молодости он покупал по дешевке — никто ими тогда не интересовался. Указывая мне на какую-нибудь книгу (рублей за 300, а то и больше), он спрашивал: «А раньше я ее купил, знаете
На мне лежит тяжкий грех. Отец Александр хотел, чтобы я написал некую брошюру, листа на три, — как бы прелюдию к теме культурного возрождения. Это должен был быть исторический текст, охватывающий временное пространство от Византии до наших дней. Он говорил: «Только вы можете это сделать». Это было лестно, но страшило меня. Я сомневался, ссылался на сложность темы, на свою неподготовленность. Он давал мне на это год.
Я так и не собрался это сделать и однажды исповедался ему в этом грехе. Он отнесся к этому спокойно: «На это нужно время. Вы еще напишете».
Я не написал. Тем не менее эта мысль не давала мне покоя. Я писал об этом «в стол», собралось много материала. Кое-что я так или иначе использовал — в научных и публицистических статьях, в дискуссиях, в выступлениях по радио. И все же — я не написал…
Всегда он куда-то спешил: требы, покойники, больные прихожане — все нуждались в нем, и всюду он успевал. Ездил обычно на такси, на что уходил весь гонорар от лекций. Только в самое последнее время его стал возить на своей машине один из прихожан.
В мае 1989 г. мы праздновали свадьбу сына. Присутствовал и отец Александр. Он принес в подарок плетеный деревянный абажур и сказал, что его можно использовать и как шляпу. На этот раз я записывал его слова на магнитофон. Он немного опоздал, мы как раз сдвинули бокалы, и он спросил нас: «Почему люди чокаются?» Не ожидая ответа, сказал: «Люди чокаются в силу того, что это символически заменяет питье из одного сосуда. Сдвигаются сосуды, и получается как бы один — мы пьем из общего. Кстати, поэтому на похоронах это не принято, ибо человек, который с нами не присутствует, он не может с нами пить из одной чаши».
Обращаясь к молодым, он сказал:
— Мы все люди, гомо сапиенсы. Одни желают благополучного завершения квартирных, карьерных и прочих вещей. Другие желают еще чего-нибудь — ну, разное. Только одно важно — найти и вырастить любовь. Любовь появится у вас примерно месяцев через 16 после совместной жизни. Признак будет: спокойно, без напряжения молчите вместе. Без смущения. Просто спокойно молчите. Это значит — уже есть любовь. Любовь — это когда дышишь другим человеком, как воздухом, и даже иногда этого не замечаешь, но когда этот воздух отнимается, ты начинаешь задыхаться. С каждым годом она должна вырастать, и это бесконечно прекрасно. Это сложный очень процесс, но замечательный. На свете нет ничего из земных вещей более стоящего, чем любовь. Всё остальное — пыль дорожная… Не придавайте значения мелочам. Жизнь коротка. В вечности будут другие приключения, а вот в этой жизни надо, чтобы было поинтересней.
Потом он стал рассказывать о себе:
— Четвертый десяток уже живу семейной жизнью, причем она мне доставляла больше радости, чем неприятностей. И никогда я не жалел, хотя я не могу сказать, что у нас не было каких-то проблем — они всегда были, есть и будут. Единственно, что я понял, что это прогрессирующий, так сказать, процесс — в хорошем смысле. Про–гре–ссирующий. И если мне сейчас предложили бы вернуться на 30 лет назад, я бы ни за что не согласился. Все отношения тогда были более поверхностными, менее интересными. И вообще — всё не то. Всё не то! Не променял бы. Не знаю, как бы подумала моя жена — она здесь не может присутствовать по техническим причинам и передает вам поздравление из больницы № 15 и всё остальное. Может быть, у нее другая концепция. Я-то ведь человек легкомысленный.