Откуда взялся этот Клемент?
Шрифт:
— Наверное, действительно ничего нового. В нашей стране, во всяком случае.
Клемент отмалчивается, и мы наблюдаем, как толпа провожает пару к поджидающему автомобилю. Когда молодожены отъезжают, гости тоже спешат по своим машинам. Через пять минут перед церковью только мы с Клементом.
Теперь, когда испытание неотвратимо, возвращается и мой мандраж.
— Так что, идем? — вздыхаю я.
— Рано. Нужно дождаться ухода звонарей. Я не смогу обшарить место, если они будут там ошиваться.
—
Пускай это всего лишь отсрочка неизбежного, зато я получаю дополнительные пять минут блаженного ничегонеделания. Клемента, похоже, тоже вполне устраивает молча сидеть и осматривать окрестности.
Минуты идут, и вновь напоминают о себе нервы. Я решаю отвлечься болтовней.
— Клемент, а где в Лондоне вы жили?
— Рос в сиротском приюте, в Кентиш-Тауне.
— Это в районе церкви Святого Луки?
— Ага.
Кажется, на разговор он не настроен, однако я не сдаюсь.
— Жизнь в сиротском приюте, наверное, не самая веселая.
— Уж не сомневайся.
— Если не секрет, почему вас не отдали в семейный детский дом, или на усыновление какой-нибудь паре?
— Да вроде как пытались, но кое-кто мне напакостил.
— Кто?
— Адольф Гитлер.
— Гитлер? И что же он сделал?
— Напрямую ничего. А косвенно начало Второй мировой, когда я был еще совсем маленьким, делу не помогло.
— Вы выросли во время войны?
— Я ж тебе говорил. Родился в 1935, вот и посчитай.
— И каково это было?
Клемент поворачивается ко мне.
— Ты издеваешься, что ли? А как ты думаешь, каково это было?
— Простите, но мне правда интересно.
Он проводит рукой по волосам и бросает взгляд на часы на колокольне. Мой мандраж усиливается, однако не настолько, чтобы у меня сохранялось желание расспрашивать Клемента и дальше.
Часы отсчитывают еще одну минуту, и Клемент надувает щеки и с шумом выдыхает. И, не сводя глаз с церкви, произносит два слова:
— Томми Бейкер.
— Простите?
— Томми Бейкер. Мой лучший друг в школе.
— А-а, — с опаской отзываюсь я, теряясь в догадках, что за этим последует.
— Ему исполнилось семь или восемь лет, точно уж не помню. Его мамаша устроила дома торжество, и Томми пригласил всех пацанов из нашего класса — всех, кроме меня.
— Я так поняла, он был вашим лучшим другом?
— Все верно, но его матери я не нравился. Она опасалась, что я дурно на него повлияю. Поэтому и не захотела видеть меня среди гостей.
— Это она сурово.
— Да уж. Тем не менее день рождения Томми мне запомнился. Все пацаны в классе предвкушали вечеринку, только и талдычили о ней весь чертов день. А я сидел себе на задней парте да головы не поднимал. Молчал и старался не слушать. Даже плакал, не смог сдержаться.
От трагизма истории у
— Едва лишь раздался звонок, я рванул из класса, что твоя крыса по водостоку. Весь этот треп про вечеринку достал меня окончательно. Вернулся в приют и завелся к самому крутому парню. Эх, хорошо же он меня тогда отметелил, только из-за воздушной тревоги и остановился.
— Господи, Клемент, зачем?
— Чтоб отвлечься. Уж лучше страдать от побоев, чем упиваться жалостью к себе из-за вечеринки у Томми.
— Даже не знаю, что и сказать.
— Некоторые вещи действительно происходят только к лучшему, пупсик.
— В смысле?
— Следующий день я собирался прогулять, но на мне и так висело последнее предупреждение. Хочешь верь, хочешь нет, но пареньком я был смышленым и против школы ничего не имел. Уж точно не хотел, чтоб меня выгнали оттуда. Так что на следующее утро все-таки пошел, хотя не хотелось слушать восторги одноклассников после крутой вечеринки. Вот только оказалось, что переживать на этот счет не стоило.
— И почему же?
— На перекличке оказались только я и еще один пацан.
Впервые с начала рассказа Клемент поворачивается ко мне.
— Люфтваффе доставили Томми собственный подарочек на день рождения. Прямое попадание. И на перекличке тем утром я не оказался единственным только потому, что того парнишку вырвало за час до вечеринки, ну и мать его не отпустила. А всех остальных разнесло в клочья.
За многие годы мне довелось прочесть уйму романов с неожиданными поворотами. Все они и рядом не стоят с концовкой клементовского повествования.
— Я… Это ужасно.
— Ага. Ну как, пупсик, получила ответ на свой вопрос?
— Какой вопрос?
— Ты хотела знать, каково было жить во время войны.
Внезапно я ощущаю себя полной дурой. По прошествии времени вопрос представляется совершенно идиотским, как если бы я поинтересовалась у Клемента, как ему давешний тост с ветчиной и чеддером в «Старбаксе». И, помимо неловкости от собственной дурости, я еще и пытаюсь согласовать, по видимости, неподдельное переживание Клемента о трагическом событии с тем обстоятельством, что это попросту не может быть правдой.
В общем, сказать мне нечего, и я молчу.
Наконец, за церковной дверью раздаются голоса.
— Внимание, пупсик!
Из церкви выходят три мужчины и одна женщина, все пенсионного возраста, и бредут по лужайке к автомобильной стоянке.
— Должно быть, это звонари и есть, как думаешь?
— Пожалуй, да.
— Что ж, тогда за дело.
Клемент медленно встает, однако мои ноги менее склонны к сотрудничеству, и я так и остаюсь сидеть.
— Ну давай же, пупсик! — подгоняет он, хмуро глядя на меня сверху вниз.