Отпусти мою душу на волю
Шрифт:
1983
Мария хмурилась с досады. – Так не поможешь?– Не проси. Погас у парковой оградыуютный огонек такси.Свисая с зеркала, мартышкапошла качаться взад-вперед.Шофер, совсем еще мальчишка,растягивал в улыбке рот.Подмигивая обезьянке,катиться нравилось юнцувлет по Владимирке, Таганке,влет по Садовому кольцу… – Ты б успокоилась, соври я,что есть лекарство от любви?Не майся дурью, ну, Мария…– Хорезмов, душу не трави!– Мария – в страсти, правый Боже,возможно ли, такая блажь!Тебя в Беляево?– Попозже,побудь еще со мной, уважь… Хорезмов ехал, вспоминаявесны давнишней маету:неслыханную зелень мая,Марию с васильком во рту,цветущий золотистый дождикконьково-деревлевских лип… – Здесь на Ордынке есть художник.Занятный, между нами, тип.Заедем ненадолго?– Где мы?– У Павелецкого.– Давай.Так что же он, звезда богемы?– Быть может, бог.– Не заливай. Шофер, Мария подсказала,провез проулками хитроот Павелецкого вокзалак Новокузнецкому метро,где, тотчас оценив клиента,пятерку взял и был таков…Довлел могучий храм Климентанад сороками сороков,хотя от звонницы российскойстоять остались средь зыбейГригорий Неокесарийскийда пара угловых церквей… Татарку, Толмачи, Ордынкусейчас Хорезмов вспоминал.Он прежде здесь тянул волынку —в Казачьем комнату снимал.Он здесь испытывал виденья —печально бликами лучась,купцов-ордынцев привиденьяк нему являлись в поздний час.Он верил в них душой и сердцем,хотя той давнею поройХорезмов не был экстрасенсом,считая призраки игройвоображенья и печали…Не помышляя о куске,они тепло его встречали,когда он приходил в тоске.Вмиг различая их обличья,в то время стал причастен онк истокам славы и величьяушедших в прошлое времен.Тогда, в тоске поднаторелый,сомненья напрочь отстраня,он осознал душою зрелой,что всё живущее – родня,что Дух един и нет причины,деля на части Землю-мать,надев державные личины,друг против друга восставать…Всеобщей истины предвестьесквозь будни брезжило едва,но не пришло еще известье.Не сразу строилась Москва! Кругля свои бока крутыесреди голландских желтых лип,церквушка Марфы и Мариинапоминала белый гриб,а рядом с церковкою кроткой,горя, наверно, день-деньской,светилось ярко под решеткойокно подвальной мастерской… Ей-богу, сонное предместье!Песок, булыжники, трава…Застыла в странном равновесьесирени темная листва.Колючие вздымает звездыв углу двора чертополох,над окнами – кружные своды,меж кирпичами – влажный мох. – Смотри, цветет еще татарник… Хорезмов в тесной темнотенаткнулся на пустой подрамник,спустился…Чайник на плите,холсты и резкий запах лака,оплывшая бутыль-свеча…Недружелюбная собаканавстречу кинулась, ворча… – А, чтоб тебя! Кого там чертиеще несут? Полпот, ко мне!– Опять бардак страшнее смерти.– Вы, богоматерь, не одне?Кто с вами, пресвятая дева?– Приятель.– Где ж вино и хлеб?Какая песня без припева!– Хорезмов, познакомься: Глеб. – Хорезмов.– Глеб. Вдыхайте прану[51]в моем хлеву, а я, сейчас,неукоснительно достануприкосновенный свой запас.– Не ёрничай!– А, чушь собачья!Полпот, не так ли? Самоваруже кипит, хоть не богач я…– Вы, Глеб, художник?– Да, маляр.Не прикупил я к водке пива,но всё же здесь – не ресторан… Мария, странно молчалива,прошла и села на диван.Обитый кожей синеватой,он келью, стоя у стены,равнял с казенною палатойвремен разрухи и войны.Глеб в кожаной потертой курткедвиженьем жилистой рукисгреб со столешницы окурки,шрифт, кисти, шпатель, пузырьки.Не расставаясь с папиросой,он независимо свистал…Высокий, русый, горбоносый… Герой очки свои достали оглядел вокруг картины,что колером смущали взор:Зеленый луг. Среди скотиныстоит во фраке дирижер. Дворец1912
Напомнив дни Алмушей, Утямышей,с угла Евангелической на треть,зазеленев четырехскатной крышей,явилась взору старая мечеть.Не обликом барочного фасонанапомнила она былые дни,а тем, что здесь муллой во время онослужил историк Булгар – Марджани.Он был в священном деле просвещеньяв ряду с самим Каюмом Насыри! Камиль подумал: «Попросить прощеньяу Бога впору; что ни говори,а всё ж на стенах Булгар обреченныхстепной Пулат-Тимур, хитро жесток,повесил сразу тридцать шесть ученых!Не это ли невежества исток?Не это ль замедление движенья?Где булгарские наши мудрецы?Где наши вековые достиженья?Где наши фолианты и дворцы?Обречены мы на бездумье птичье!Как времени коня не понукай,утраченного не вернуть величья!Об этом сокрушается Тукай. Пребудет ностальгия вечной темой.Один, как факел булгарской землив десятом веке проблистал поэмойпогибший в рабстве гордый Кул Гали! Теперь, кляня себя за опозданье,поэта вдохновенным ремесломТукай, спеша, отстраивает зданье,веками обреченное на слом!Он возродил избытый дух народа,что мыкался столетьями в беде.Его взыскала щедрая природаупорством в титаническом труде!Но сколько здесь возни и канители! …О, жаркий серп в сиянье бирюзы!Снаружи и михраб, и капителизавиты вязью булгарской лозы,а возле, мечен Божьим наказаньем,перекося в кривой улыбке рот,роняя слюни, встал за подаяньемнесчастный полудурок у ворот… Чтоб предприятье остеречь от краха,Камиль сказал, не глядя на него:«Нет Бога, кроме сущего Аллаха,святитель Мухаммед – пророк Его!»И сам на мелочь сальной тюбетейки,грань заверяя меж добром и злом,брезгливо бросил медных две копейкис двуглавым николаевским орлом… Захарьевскую, гордость Закабанья,вблизи озерной щелочной водысоставили почти впритирку зданьяКожевенной торговой слободы. Богата слобода, народ не робок,но общий вид – издревле бестолков:с лабазами, амбарами бок о бокнастроили купцы особняков.В зеленых купах отрешенно голыстаринных минаретов острия. …Ученики миссионерской школы,шакирды медресе «Касимия»,приказчики и праздные гуляки,начетчики, мальцы, чеботари,работники в дворах и кожемяки,собаки, огольцы, золотари,овечки, куры, гуси…Боже, роздых!Забавный, пестрый в слободе народ!За нею мыловарней травит воздухизвестный всем Крестовников завод. Камиль, с опаской к делу приступая, —спешить не дело в розыске таком, —разведывал, где дом Сафы-бабаяв беседе с гололобым сопляком…– А вам зачем? – на колобок похожий,ответил тот вопросом на вопрос.– По делу.– Во-он! Несет откуда кожей! —сказал малец и, шмыгнув, вытер нос.И впрямь, не доходя до поворота,где копошится выводок гусят,с резным навесом русские ворота,затворенные наглухо, висят.Под пересвист дербень-дербень калугиКамиль едва успел дойти до них,как малый завопил со всей натуги:– Жених пришел к Хасановым! Жених!– Да чтоб тебе к шайтану провалиться!Бог знает что подумает народ!Но начали высовываться лицаиз-за глухих заборов, из ворот…Он поскорей открыл калитку, тронувпотертое висячее кольцо… Служанка, до колен подол поддернув,ножом скоблила мокрое крыльцо.Увидела Камиля – рот открыла,как будто проглотила букву «о»,взвилась, и нож со звоном уронила,и, охнув, опрокинула ведро!– Алла! —рванула в сени ошалело,заверещала, словно в час родин,аж в глубине корыто загремело:– Апа! Апа! К вам важный господин! Дом двухэтажный, каменного низа,построенный надолго и давно.Узорные накладки вдоль карниза,в «сиянии» чердачное окно,сарай, где, очевидно, мокнут шкуры,пристройка с галереей, врытый стол…Камиль, следя, как просо ищут куры,дождался приглашения, вошел,и слава богу: в конуре собачьей,сухой мосол столетний изглодав,за ним следил уже ворчливо мрачный,цепной и окаянный волкодав… Пред ним взлетал отвесной горной кручеймарш лестницы… Безвольно, как во сне,взобрался он по лестнице скрипучейи очутился в зале: на стенеслова пророка в рамке застекленнойна синем фоне пестрым серебром,шелк скатерти, гардины плюш зеленый,блестящий пол, застеленный ковром…Хозяйка дома в платье васильковом,в расшитом жемчугами калфаке,глядела на него со злым укором,пощелкивая четками в руке… – Салям алейкум!– Ассалям. Но кто вы?– Камиль Султанов.– Рабига-ханум.Но мы к приходу гостя не готовы,явленье ваше не возьму я в ум.Хозяин мой с утра уже в конторе.Вы, верно ведь, приезжий, коммерсант?Пошла служанка – сам прибудет вскоре…– Я…– Вы располагайтесь.– Виноват…– А я уйму соседей. Иль Аллахи,жених! жених! – судачат все кругом.Да разве человек, помимо свахи,придет в приличный мусульманский дом?– Да я…– Идет торговля наша туго,вы б уступили малость самому.– Откуда сами?– Я?! Из… Оренбурга.– Пойду, соседей наконец уйму…Ушла. Камиль на стул уселся нервно,купеческую залу оглядев.Вот баба языкатая, вот стерва,вот ведьма, пожирательница дев!Уж не с нее ль в стихах о Закабаньесписал Тукай зубастую каргу?Но сам – попался как! Вот наказанье!Не пожелать такого и врагу!Сбежать?Уж отпускала дрожь помалу,сидел он, в пальцах бахрому крутя,как вдруг Сафа-бабай к Камилю в залуввалился, отдуваясь и кряхтя…Обрит под нуль, как истинный татарин,таких Тукай зовет – башка-такыр.Волок за ним какой-то толстый пареньтяжелый саквояж…– Поставь, Закир!Ступай! Любезный господин Султанов,клиентов жду всегда в конторе я,а дома – обхожусь без дастарханов,на том торговля держится моя!Предупреждаю: откажу в кредите,но вы, как будто, из других кругов!Что ж, эфенди, извольте, поглядитеобразчики казанских ичигов…Таких вы не найдете в Оренбурге,надеюсь, состоится разговор…Товар мой знаменит по всей округе… Он высыпал сапожки на ковер…Из мягкого зеленого сафьяна,а сапожок прелестней сапожка —с рисунком белой лилии, тюльпана,и ландыша, и красного жарка…Хоть и не знал ремесленник искусныйо родословной истинной своей —приятный цвет и запах кожи вкусный… – Ну, как обувка?– Речь-то не о ней…– О чем тогда?! Служанка, задыхаясь,кричит: вас ждет приезжий господин!Дела в конторе бросив, спотыкаясь,бегу, не пожалев своих седин…– Я получил известье на неделео том, что ваша дочка Рамияучиться хочет…– Значит, вы посмели…– Могу вам предложить услуги я.– Услуги? Рамия?! Клянусь Аллахом,в своем ли доме я, старик, сижу,беседуя с каким-то вертопрахом?Да я на галстук твой не погляжу!– Но я, абзы, ведь не полезу в драку…– Дочь совращать? В ее родном дому?Закир, держи его! Спускай собаку!В участок! К губернатору! В тюрьму!Джадит проклятый! Будет нынче баня!Закир, хватай его, столбом не стой! Камиль насилу ускользнул от парня,по лестнице скатился чуть живой:– Да, не хватало здесь ввязаться в драку!Служанка завизжала. Торопясь,отвязывала Рабига собаку…Камиль с крыльца, разбрызгивая грязь,метнулся за ворота, – дай бог ноги! Соседи хохотали: ишь, наглец!Бессовестно стоящий у дороги,свистел вдогонку давешний малец.Пес догонял, и гоготали гуси,которых чуть не растоптал Герой,а вслед ему на лавочках бабусишайтана поминали…Бог ты мой! Едва уйдя, ведь экие напасти,Камиль себя утешил табачком.С его костюмом в резком был контрастеизящный дом Шамиля… Он молчкомсвернул с Екатерининской…– Вот звери!Дошел до номеров и – на бочок,пока его под вечер стуком в дверине разбудил девичий кулачок…1983
Хорезмов сел на подоконник,как призрак, в белой простыне…Горел ночник. Случайный дождикследы оставил на окне.Кружилась голова от ласки.Земля кружилась на оси.В ночи по круговой развязкекружились поздние такси. Район былой тоски не страшенему казался. На горестояли перфокарты башенстоймя на голом пустыре.Сознанье обжигало током:шифр полуночного письмаквадратиками светлых оконотперфорировала тьма… – Хорезмов, миленький, будь ласков,поставь пластинку.– Что? Сейчас.– Поставь свою пластинку вальсов.– Не поздно, Маша? Третий час…– А ты негромко.– Где?– В коробкахнайди.– Ты спрятала?– Давно.– Смотри, нашел!– Какой?– «На сопках».– Наш старый вальс…– Возьми вино…И как мы друг без друга жили?Глянь, сколько башен вознеслось!Ты помнишь, там когда-то былидома назначены на снос?Там в семьдесят, каком же… пятом,пока их скопом не смели,во вдохновении заклятомсухие яблони цвели!– Я помню, милый. Бездна света,и мы бродили наугад…– А помнишь тот, в начале лета,неистовый зеленый ад?Сады заброшены, отпеты,с цепи как будто сорвались —и лопухи, и крестоцветы,как на Алтае, вдруг взвилисьдо сказочных размеров! Боже,я онемел, ослеп, оглох!Вся зелень вон рвалась из кожи,особенно чертополох… – Да-да, Алтай, твоя работа…Там ты пришелся ко двору.Ведь ты – Шаман!– Я знаю что-то,названья лишь не подберу… между Словом и Духом с чего начиналосьо дай мне понятьвне зеркала если коснусьто круги.на бесплотной воде амальгамы птица – касание – воддай мне понятьсебянелюбимого смертью Не дух ли свят? В каком же роде?Ведь это надо – повезло!– Да как тебе сказать… В природея чувствую добро и зло.В любви преступно исключенье.Отмщенье мне – аз не воздам.– Меня ж не вылечил!– Леченьевам не пошло бы впрок, мадам…Ты от себя бежать хотелаиль от кого?– Ты, милый, слеп….Есть прихоть не души, так тела —вот тут и появился Глеб.– Подонок этот?! И могла ты?!Не знать бы лучше ничего!– Мы в прошлом оба виноваты,беды не свалишь на него…– Геракл! – Он может еле-еле,возьми хотя бы это в толк… Хорезмов, соскочив с постели,забегал, как по клетке волк.Игла, хрупка, как балеринка,по волнам диска доплыладо автостопа, и пластинкаумолкла, словно не была.Чтоб сердце успокоить, взглядомпо стеллажам прошелся он:с Булгаковым, как прежде, рядомстояли Винер и Шеннон.Среди разрозненной «Всемирки»теснился плотно «Новый мир».Бумаги пачки и копирки…Одна из типовых квартиринтеллигентной умной дамы,себя способной опекать,где и следа житейской драмы,как ни мудри, не отыскать.(Жила Мария не без фронды,упорно ставя много летгвоздики в вазе под Джокондыкибернетический портрет.)Хорезмов усмехнулся мыслям,к Марии тихой подойдя… – Послушай, Маша, что мы киснем?Наверное, из-за дождя…– Да, кстати, нет ли сигаретки?– Ты разве куришь?– Да и нет.Мне вспомнились татары-предки.А кем, Хорезмов, был твой дед?– Среди казанских репортеровон подвизался. Был смышлен,от всяких рекрутских наборовв столицу перебрался он.Не вышло из него героя!Другое лучше помню я —от прадеда и домостроясбежала бабка Рамия…– Почти Мария.– Ба, и правда!– Одна перестановка букв.– Сестра была побегу рада,отец же проклял, не вернув.Как припекло – она и драла!– Не жалко было ей себя?– Сперва в Москве преподавала,потом уж, после Октября,до предвоенного зажима,естественный осилив страх,наследье царского режимавоспитывала в детдомах…– Сбежала! Надо же случиться!Что ей за папой не жилось?– Она свободной быть, «как птица»,хотела – вот и привелось. Он вспомнил снимок на картоне:дед стоя, бабка на скамьев пятнадцатом году на фонедекора фотоателье.Калфак,[53] глаза черней смородин,сережки в маленьких ушах…Дед в черной феске, старомоденв своих закрученных усах… Щека Марии с точкой мушкитепла под бликом ночника.Рассыпанные по подушке,он гладил волосы слегка.Мария всхлипнула. – Мария! Любовь моя,да что с тобой?– Пустое… Это истерия…Бывает с бабою любой…Послушала тебя, не смейся,и – позавидовала ей…Моей свободой – хоть залейся,но что мне, Боже, делать с ней?! Я без отца росла и раноскакнула замуж сгоряча.Мне не хватало постоянномужского крепкого плеча,но – чуть не утонула в луже!Впервые это говорю,ведь ты меня о первом мужене расспросил, благодарю…Мы все стремимся бестолково,да ведь не просто стать женой,а мужика найти такого,чтоб как за каменной стеной.Чтоб всё – и деньги, и объятья…Квартира чтоб как пышный храм…Свобода – это же проклятьеэмансипированных дам!К чему мне воли этой много?Да лучше бы, забыв про страх,я, как за пазухой у бога,сидела в четырех стенах!– Любовь моя, не так всё просто,в затворе жаль держать и птиц…– Ну да, опять вопросы ростасамосознания девиц!Мне кибернетики довольно,чтоб чувствовать себя в строю!– Но, Маша, снова я невольноприпомнил бабку Рамию.О двух концах такое дышло,всё шло сначала вкривь и вкось,и – чуть трагедии не вышло,но, слава Богу, обошлось!Что землю чувствовать и небоне хватит жизни, даже двух!– Да, устные трактаты Глеба.– Опять о нем?– Свободный дух, свобода рук,свобода тела, таланта истинный исток!Уже полжизни пролетело,а я – как в проруби цветок?А ты, целитель душ заблудших,стоишь над прорубью в снегу.Ты можешь страсть утишить в душах?– Не знаю. Может быть, могу.Гипноз: три паса и витийствозакрасят образ в черный цвет.Похоже это на убийство.Я не убийца.– Нет так нет.Замерз небось, иди погрейся…– Пора мне…– Что, уже поплыл?– Сосед мой, возвратясь из рейса,дверь на цепочку не закрыл.– Останься…– Да забыл статейкув столе.– Ученый человек!Что диссер твой?– Ни на копейку!Всё бьюсь об лед, как рыба хек,такой деликатес московский…– Я встану и закрою дверь…Неужто мы роман кусковскийпо новой начали теперь?– Да, странно… После остановки…– Остался бы… – Халат накинь!А завтра, в шесть – у Маяковки,да и закатимся в «Пекин»!– «Пекин» уже не тот.– Не нужнонам разносолов – на черта?!Меня салат устроит «Дружба».– И «Дружба» нонеча не та.Но я согласна, там возможнообедать десять раз на дню!– И без вертушки, если можно…– Прощай, мой мальчик. Позвоню.1912
Во власти сонных вздохов и тумановоткрыл он дверь:– Пришла я, стыд и срам!– Вы – Рамия?!– Я, эфенди Султанов,сестра ее, Хасанова Марьям… Камиль, с трудом скрывая изумленье,не находил приличных делу слов.Здесь, в номерах, – и девушки явленье —прямое потрясение основ!Легко писать об этом на бумаге,легко макать в чернильницу перо,но заявить, что девушка, в отваге…Душа моя, не слишком ли пестро? Изобразишь ее – сживут со светупристойности ревнители, онилишь подступают к этому предмету,а уж коснуться – Боже сохрани!Их борзопись! Ведь ни одной помарки!Не дай Аллах скользнет в строке намек!Под заголовком «Вот судьба татарки»заключат героиню в клетку строк. Не потому1983
Работа, братцы, есть работа.Но всё ли это взяли в толк?Охота или неохота,исполни свой гражданский долг.Взяв курсовую у студента,всю пресную, как толокно,Хорезмов вышел с факультета,поскольку выдалось окно. На свете было все в порядке.Шумел Вернадского проспект.Цирк засиделся на посадке,как неопознанный объект.Вдоль яблонь университетахрустела хрупкая листва;была видна от парапетався полихромная Москва.Над берегами из бетонагоризонтально, в полный ростлежал, как бред Андре Бретона,конструктивистский Метромост. Хорезмов знал, что счастье – частность.Но телом, кожей, всем собойон вдруг почувствовал причастностьк Земле и бездне голубой!И вот, стеклянными мазкамиизобразив цветной витраж,над золотыми ЛужникамиКазань возникла как мираж…Не помня о насущном хлебе,мирские позабыв дела,под звуки «Тафтиляу» в небеона медлительно плыла.В печаль пространство облекая,как слезы матери близка,над городом строкой Тукаяплыла вселенская тоска… В космическом и звездном звонемираж мерцающий дрожал.Мир, как пушинка, на ладонигероя нашего лежал.В небесных переливах света,вся – истина и тишина —была живая речь поэтапророчеством растворена.Не дав себе отчета в чувстве,Хорезмов понял, что всегдаон будет сознавать в искусстве,что плачет в космосе звезда,что сквозь природу человечью,как это чувство ни зови,он видит: Космос связан с Речью,и Дух рождается в Любви… У парапета встал автобус.По всей площадке смотровой,лишь только громко визгнул тормоз,туристов разлетелся рой,и говорливой в тон ораве,эпохи создавая фон,Высоцкого вслед Окуджавенаяривал магнитофон.Вносило долю беспокойстваэкскурсовода ремесло. К пруду китайского посольствагероя тотчас понесло…Нес листопадную поземкуосенний ветер в шуме шин.Пруд, словно врытый в грунт по кромкугигантский глиняный кувшин,в пример крутящимся колесамв недвижной цельности лежал,своим стальным и круглым плесомседое небо отражал. Он окружен был жизнью райской —в ней копошились малыши.За крепостной стеной китайскойне слышно было ни души.Хорезмов на припеке этом,где стыла строгая вода,любил бывать еще студентомв свои зеленые года.Тогда уже с рублем в карманесебя считал он богачоми в розовом самообманене сознавал, что нипочеммир не излечишь – ни шаманством,ни очередностью асан,[55]хоть брат убит был на Даманскомкак дед – на озере Хасан.Ему мерещилась нирвана,где можно вечность провести… Но после Чили и Ливанарискнет ли кто произнести:нигде мишенями для тирауже не станут никогдапрекрасные мгновенья мира,где дети, солнце и вода? Того гляди – заварят кашу!Уже прообразом невзгодразбился о границу нашуюжнокорейский самолет,повсюду слышатся укоры,и раздражение, и крик,женевские переговорызашли безвыходно в тупик… Ложь, мерзость, злоба, окаянство…Вплотную подошла беда.Хорезмов ощущал гражданствокуда острее, чем всегда. Однако часовая стрелказвала долги отдать стране,и цирка странная тарелкавновь замаячила в окне.Был день, и билось счастье в пульсе,но угрожал им катаклизм…Он два часа на пятом курсечитал научный коммунизм.– На семинар даются темы…– Звонок! Какие темы?– А?Мария любят хризантемы. – Мария?!– Я сошел с ума!Возьмите темы по конспектам!Хорезмов сразу от дверей,не глядя в рожицы студентам,сбежал на кафедру скорей,где сдал джинсовой лаборанткеакадемический журнал…На тумбочке в литровой банкестоял букет ушастых калл,а рядом, умеряя в трансепотрескиванье и трезвон,как насекомое в коллапсе,блестел хитином телефон… Опять же в исполненье долганад толоконной курсовойдисциплинированно долгосидел на кафедре герой,но чудилась ему, тревожа,Марии белая рука —на ветвь осеннюю похожа,тонка… Он вздрогнул от звонка,рванулся к аппарату:– Маша!– Бонжур, Хорезмов, это Глеб.Знакомая просила вашавам позвонить. Наверно, мне бпокорно извиниться надо:переусердствовал, дразня…Мария у меня.– Неправда!Не вер…– Мария у меня.– Зачем она у вас?!– Однако!– Как с ней поговорить?– На кой?Она устала как собака,спит на диване в мастерской.– Хочу ее увидеть!– Очень?Я, милый, тоже не бревно,и с кем моя проводит ночиподруга, мне не всё равно.Ну погуляла, и вернулась!С кем не бывает, с вами?– Нет.– Она всегда недолго дулась.– А что со мной?– А вам – привет.Да, кстати, передать просила,что прав какой-то там Тукайв вопросах брака. Знанье – сила!Пока, Хорезмов, не сникай! …Любовь моя, касанье Божье,случайный, тихий вздох небес…Я упаду траве в подножье —услышу шелестящий лес…Есть невозможность постоянства,но все живущие – родня…Я – точка бедного пространства,рассеянного в круге дня. …Мне от тебя не надо воли,боготворю твои уста…Нет ничего прекрасней боли,что искупляюще чиста… Но страшно: мир, где плоть и камень,где звездные твои черты,висит, как деревце, векаминад бездной черной пустоты. …Ты осенью дождем прольешься,дроздом прикинешься весной,зимой и летом обернешьсячертополохом и сосной…Словам и снам уже не верю,иначе не был бы живой,но только осознав потерю,я становлюсь самим собой. …Любовь моя, касанье Божье…Цвет вербы,сумасшедший дрозд…необжитое бездорожьепростора времени и звезд… Герой не умер. Жизнь чреватаработой – и по самый майон выбивал из ректоратакомандировку на Алтай.Без лишней спешки и шумихисреди журчания водыон в желтых дебрях облепихиискал прародины следы.Таким в телецких пущах где-тоего над горною рекойоставим среди скал и света.Хорезмов заслужил покой… …Любовь моя, ты можешь ранить,предать во сне и наяву…Тот, кто был мной, уходит в память,но я, прости, еще живу… Шумит ли дождь над рощей летом,снега ль ложатся на жнивье,я верю – нежностью и светомприидет царствие твое, пребудет чище и щедрее,ведь на исходе бытиятот, кем я стану, – он мудрее,он искушеннее, чем я… Минуя площади и зданья,деревья, реки и мосты,приходит он без опозданьяк Тебе и сроку немоты, но даже он в земной дорогезайдет за тот предел едва ль,куда в надежде и тревогетечет пронзительная даль…1912–1983
Камиль перед набором, в суматохе,где все бежали словно на пожар,остановясь, почувствовал на вдохе,что носа бы не подточил комарв его решенье.Уступив невежде,женился бы, в конторе поседел?!Но как же, если нация в надеждеждет от него великих, славных дел?Ей так необходимо возрожденье! Но следом он почувствовал испуг.В редакции царило возбужденье,но слишком целомудренно вокругстояла тишина… – Что сталось, люди?Издателя живьем забрали в рай?Персидский орден поднесли на блюде? —Здесь перед вами побывал Тукай.Стихи принес. Сам ходит еле-еле,но закурил – как вымело всех мух!Что за шайтан сидит в тщедушном теле,что за могучий, непокорный дух! Работает как лошадь, беспрерывно…– Тукай у вас сейчас не частый гость?– Глаза сияют! Кашляет надрывно,прозрачный весь и светится насквозь!Святой! Но к делу…– Перевод из графаТолстого. Я принес, как обещал.– Вы обещали нам еще до штрафа.Вас, видно, пристав мало настращал!– На книге гриф: «Дозволено цензурой».– Своя у нас цензура испокон!Что русской зачтено литературой,проходит снова тысячи препон.Займусь-ка репортажами!– Вы правы.– Так, Троицк: малолетки-паренькипечать с гербом из городской управынашли в глубоком омуте реки…В набор!Ишану – показали дулю!Не стоит. Офицерская женачуть не убита: боевую пулюв бою учебном дали. Чья вина?Аресты в Томске: Бухараев, чада…А это – под сукно я положу.Ни штрафов, ни закрытий нам не надо.Опять пройдет призывом к мятежу! Покамест, засучив рукав и мучась,искал редактор важный репортаж,Камиль ушел. Его нимало участькрестьянства, урожай, наличье кражне волновали. Что ему за дело?Кого-то судят – значит, поделом!Он размышлял о том, как неумеложивет Тукай, что скрылся за угломсовсем недавно: даже мостоваяеще хранит тепло его следов… Как часто Жизнь, поэтов убивая,не оставляет безутешных вдов!Ведь всё же, если б Женщина дарилалюбовь поэту, он среди страстейсебя с надежным ощущеньем тылаберег бы для жены и для детей,поостерегся б лезть в иную драку,боясь не за себя, а за Нее,привык бы постепенно к полумракуи, переждав тревожное житье,писал бы с новой вдохновенной силой,влюблен, любим, высоким духом тверд!Его бы над разверстою могилойвслед за женой оплакал весь народ! Народ, конечно, гения оплачет,но жизнь его телесная – пуста.А почесть после смерти мало значит:отчизна – Мать, но всё ж он сирота!О внешности его – все слухи лживы,пребудет он велик среди времен.Поэты не бывают некрасивы!В своем стремленье к Идеалу онбоялся тени сплетни или слуха,ему был омерзителен порок!Он болен был божественностью духа,лишь потому остался одинок!Ни в чем не признавая середины,он твердо шел по звездному пути.Тукай, Земля, Вселенная – едины,вовеки он пребудет во плоти! Он был застенчив под гротескной маской.Теперь, когда уснет последним сном,Отчизна бледной девушкой татарскойцветы возложит на могильный холм… Так размышлял Камиль в минорном тоне,когда увидел – друг его Сагитв катящемся открытом фаэтонев радушном настроении сидит.– Сагит, эгей! —Остановилась лошадь,копытом гладя камень мостовой…– Куда?– На Николаевскую площадь.Садись!– И правда, прокачусь с тобой! Назад катились цепью караванаозерная медлительная гладь,то место, где близ берега КабанаТукаю будет памятник стоять,за Рыбнорядской – угол Вознесенской,Музуровские злые номера…Звон раздавался от Богоявленской…– Дал Бог мне собеседницу вчера!Ты отчего-то удалился сразу,как будто свыше получил сигнал.Меня – женить хотела по заказу!Ушла, ты видел…– Я ее догнал.– Как, ты?!– Конечно. Глянул – ужаснулся,такое было бледное лицо,что я решил – утопится, метнулся,догнал, как только вышла на крыльцо!Решил все ж проводить ее до дома.– А мандолина?– В дворницкой, цела.– Так что, она тебе была знакома?– Ни боже мой! Она как снег бела,поведала мне, путаясь и плача,что горю их ничем нельзя помочь…– Ах, Рамия! Такая незадача!– Да мы ее украли нынче в ночь!– Ты что, с ума сошел?!– Она сказала,что я – хранитель-ангел. Так, мой свет!– Но как же?– Проводили до вокзала,там выправили скоренько билети – подсадили до Москвы в курьерский!– Куда ж она потом?– К моей сестре.Я дал записку.– Но какой же резкийслучился поворот в ее судьбе!– Да и в моей, мой свет! Она – прекрасна!Какая-то пронзительность в глазах!Ты не помог ей, случаем, напрасно,влюбился б, покарай меня Аллах!Всех пери нынче счел бы за уродин,готов по углям побежать босой!Вот карточка. Глаза! Черней смородин!Коль надо, подпояшется косой!Хотя в вагон садилась с детским страхом —не пропадет, разумна и смела! Я сам поеду к ней, клянусь Аллахом!Вот, светик мой, такие-то дела.Не упустил свое ты счастье часом?Утерли мы насильникам носы!Нас не учить джигитским выкрутасам! —сказал Сагит и закрутил усы. Камиль сошел…По улице Грузинскойкатил, как зачарованный, трамвай,в саду листва с печалью материнскойшептала, восседал Бакыр-бабай.Пред человеком, праздным и беспечным,но огорченным слабостью своей,казался он незыблемым и вечнымсреди дождя, тумана и ветвей… – Вот человек, который, проникаяв суть бытия, присел здесь навсегда!Увижу ли я памятник Тукаю?Всё прочее – мгновенье! ерунда!Мы – к вечному стремимся!Мимолетнопройдет любовь, а бронзе – жить века! Сидел Державин в кресле безответно.Стило держала темная рука. …Туман дождя, окутывая зданья,в пространстве и во времени течет…Меняет улиц и садов названья,уничтожает их наперечет,серпов,крестов сползает позолота,в тумане растворяется листва,в туман уходят речки и болота,Камиля еле слышные слова… Но, сквозь туман и дымку возникая,над купами, среди лучистых звезджива звезда бессмертия Тукаянад черным монументом в полный рост! Звезда жива.Земля на грани смерти.Всё во Вселенной сущее – родня.Он – Человек. Я за него в ответе,как он всегда в ответе за меня. Шумит вода, стекая в водостоки,бежит ручьями в дальние поля,в корнях деревьев застывают соки,уже к зиме готовится земля… Я слышу, как в земле вздыхает семя,томясь неясным будущим своим,и бьется пульс, отсчитывая время,где мы живем в родстве со всем живым.1983
Владимир ЯранцевНЕ СПИ НА ЗАКАТЕ
«Поэта далеко заводит речь», – сказала однажды Марина Цветаева. Что же, Равиля Бухараева речь заводила на запад и подальше цветаевской Чехии, через Венгрию и Германию – в Англию. А на востоке – доводила до Алтая, Японии и Австралии. В другом же, не географическом, измерении речь поэта, рожденного почти в сердце Евразии, в Казани, порой достигала и горних высот. Но разве в «империализме» широт-долгот и небесных сфер цель завоеваний поэта, чье слово должно быть первой и последней инстанцией духа?
Равиль Бухараев – очевидный пример поэта, сначала переживающего и только потом выговаривающего свои переживания, чувства. Не всегда до конца и не всегда «земным» языком, синтаксисом, логикой. Но иначе он не умеет, ибо тогда будут просто география и просто метафизика. Иначе была бы другая книга, а не эта, выстроенная по «широте-долготе» чувства, вынужденного снисходить с горнего до земного. И то – снисходить только потому, что здесь, во всем земном, жил его погибший сын, да и он сам – в погибшей стране по имени СССР. Длящееся же почти два десятка лет его пребывание в Европе – интересная попытка поэта обжить неведомые ему земли. Попытка становится пыткой, так как он ежемгновенно жаждет отклика своему чувству. Но не всегда слышит в ответ нужный тембр или звук, и потому строит стихи из того, что услышалось.
Итак, ломая хронологию, Равиль Бухараев начинает свою книгу стихов разных лет с самых недавних – 2003–2005 гг., где доверяет только чувству, поскольку речь и так знает свой земной и небесный путь. Особенно когда поэта постигла тяжелая утрата – смерть сына Василия. И тогда речь ведет поэта не куда-нибудь, а в «казанские снега». Потому что дома, в житейском смысле, нет как нет и страны, лежащей «в развалах бурелома». «Снега» же – это белизна в чистом виде, холод и ожог боли. Всё то, что сближает земное с высшим:
Когда вернусь в казанские снега,мы разглядим друг друга в свете Бога,и я пойму, о чем была туга,и я пойму, зачем была дорога…
Дорога – вот чем живет поэт, что не дает ему покоя. В ней и вина, и беда, и стезя поэта, его покаяние, исповедь, Библия и Коран. Ей покорны все города и маршруты любой сложности и древности. Это может быть Венеция, в которой Василий так и не побывал, но где так легко достать до неба —
Где витает в забвении веса,сердцу ясная, но не уму,светловзорая тень василевсав золотом византийском дыму…
Поделиться:
Популярные книги
Адвокат Империи 3
3. Адвокат империи
Фантастика:
городское фэнтези
попаданцы
аниме
фэнтези
фантастика: прочее
5.00
рейтинг книги
Поющие в терновнике
Любовные романы:
современные любовные романы
9.56
рейтинг книги
Адвокат вольного города 3
3. Адвокат
Фантастика:
городское фэнтези
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Морской волк. 1-я Трилогия
1. Морской волк
Фантастика:
альтернативная история
8.71
рейтинг книги
Охота на попаданку. Бракованная жена
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.60
рейтинг книги
Случайная свадьба (+ Бонус)
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Неудержимый. Книга IX
9. Неудержимый
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Ведьмак (большой сборник)
Ведьмак
Фантастика:
фэнтези
9.29
рейтинг книги
Неудержимый. Книга XXII
22. Неудержимый
Фантастика:
попаданцы
фэнтези
5.00
рейтинг книги
Стеллар. Трибут
2. Стеллар
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
8.75
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 20
20. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Мымра!
1. Мымрики
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Курсант: Назад в СССР 7
7. Курсант
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Вечный. Книга III
3. Вечный
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00