Отпусти мою душу на волю

Бухараев Равиль Раисович

ДАЧНЫЕ ГРОЗЫ

Захлебываюсь. Не усну.
Темна вода. Мертва беседа.
Железный жерех бьет блесну
в ленивых водорослях бреда.


Предгрозовая глубина
сжимает череп до объема
игрушечного водоема,
и волоком идет блесна.


Ты спишь? Гроза невдалеке.
Мне душно. Ты не виновата.
Скрипит сверчок. На чердаке
слепые возятся котята.


Ежевечерняя напасть!
Оскалясь белыми клычками,
зевнула маленькая пасть,
и кошка повела зрачками…


Бормочет гром. Темна вода
сомненья, ненависти, веры…
Скользят над пропастью пруда
медлительные водомеры.


Дождь над паучьим потолком,
липучими его сетями,
сперва царапнет коготком,
впоследствии возьмет когтями…


Мир дому нашему, когда
любимая во сне не плачет.
Журчит

за стеклами вода.
Ночь позади. Рассвет не начат.


Мир непорочной темноте,
когда, как часовая гиря,
зависнув, жерех в пустоте
жрет воздух, жабры растопыря…

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КУСКОВО

Дай мне пробиться сквозь этот кошмар!
Тысячу лет не случалось такого…
Бедного парка закатный пожар
холодно блещет в туманах Кускова…
Счастья не вышло. Сломалась подкова.
Дай же пробиться сквозь этот кошмар!


Свадьбы вороньи орут надо мной.
Ястребы крутят свои карусели.
Здесь ли, шатаемы певчей волной,
ивы над бледной водою висели?
Что же мне сделать, что выдумать,
если
свадьбы вороньи орут надо мной?


Дай мне пробиться сквозь горечь труда
памятью лета,
созвучьем прозрачным,
красным листом на осоке пруда,
злым четвергом или словом невзрачным,
шагом паучьим иль посвистом рачьим,
иль стрекозой,
что горит, как слюда…


Кот ли наплакал такую судьбу:
Шляюсь по парку, крича и стеная…


Ворон-жених в жестяную трубу
дунул разок, и захлопала стая…


Горечь умолкла, а сцена пустая,
дождь моросит, и темно, как в гробу.

1980

* * *

Сын земли и поднебесья,
погляди, как даровит
красный промельк редколесья:
едко дразнит и дурит!


Сев на тоненькие сучья,
флейтой стукая о ствол,
сонной осени созвучья
ловит старенький Эол.


Лист берез летит на ели,
голубеют облака,
осеняя еле-еле
птичье тельце старика.


Осень бледная пустынна.
Сколько сердце ни тревожь,
всюду – веянье унынья
с безнадежностью. И всё ж


вслед беспомощному лету,
грея сухонький бочок,
от души тиранит флейту
беспощадный старичок.

ОСЕННИЙ КЛЕВ

Рыбачка, сон, уют чердачный,
табачный аромат в избе…
Извечный беспорядок дачный
вручает удочку тебе.


За лист крапивы добродушный
пустой зацепится крючок.
Вослед, беспечный и тщедушный,
воскресный хмыкнет мужичок.


Но это мелкие невзгоды!
Назло суровому суду
сквозь правильные огороды
ты пробираешься к пруду.


Вокруг воды растут березы.
Над лесом – облачный дымок.
Качнут вечерние стрекозы
гусиный красный поплавок.


Печальный вокализ лягушки
расскажет сказку не спеша
о жизни крохотной старушки
в дремучих дебрях камыша.


А редкий дождь, листву листая,
поведает, что на Руси
клюет рыбешка золотая,
но исчезают караси…


Когда ж пленительно, нерезко,
закат проявится в лесах,
блеснет серебряная леска
в твоих намокших волосах.


Поманит смутная тропинка.
И цапля крикнет в тишину.
Сжав желтый кулачок,
кувшинка
уйдет в ночную глубину.

ЗНАК АВГУСТ

Висят разводы невесомой лески
под знаком Август: сном и мотыльком.
Вкус трудолюбья – муравьиный, резкий,
прозрачный холодок под языком —
мне не знаком.


Закат лежит слоями,
лини блаженны в розовом пруду.
Ленивый мозг облеплен муравьями,
как половинка яблока
в меду.

1980

ЗИМНИЙ ГРИБ

Нашел я в роще раннею зимой
морозный груздь с пушистой бахромой.


Упал на снег последний желтый лист,
но гриб под снегом крепок был и чист.


Я срезал шляпку лезвием ножа.
Она была в надрезе так свежа!


И пахло в белой роще от груздя,
как летом, после тихого дождя, —


немного – дымом, чуточку – росой,
и тропкой, по которой шел босой…

1983

ГРОЗА

Гроза, с яркой молнией наперевес,
с последнею тучей уходит за лес.


Едва поспевая за тучей бегом,
над лугом ворчит разговорчивый гром.


Иду

за грозою, травинку грызя,
босыми ногами по глине скользя…


И воздух струится по следу грозы,
играя прозрачным крылом стрекозы.

1983

ПЧЕЛА

В. Д. Берестову


Пишу я шариковой ручкой.
Гляжу в окошко: у крыльца
цветет орешник.
Желтой тучкой
висит над ветками пыльца.


Пока ручей журчит в овраге,
не то желта, не то бела,
по голубой моей бумаге
лесная ползает пчела.


К пчеле приглядываюсь: точно!
С цветка слетая на цветок,
испачкала пыльцой цветочной
и крылышки, и хоботок.


Она работала толково.
По капле собирала сок.
Я выпущу пчелу и снова
придвину голубой листок…


Большого требует терпенья
работа в домике пустом,
чтоб легкий мед стихотворенья
сиял на блюдечке простом.

1979

* * *

Зачем нам плакать, милый друг,
о том, что ветер свищет в чаще,
о том, что жизни настоящей
мы не увидели вокруг?


Зачем нам плакать, милый друг,
о том, кто ищет – не обрящет?
Торжественно и преходяще
утешимся, – ничто не вдруг.


Разрежет утром землю плуг,
а музыка – слышна далёко.
До завтра, до конца, до срока
зачем нам плакать, милый друг?

1974

* * *

Июльский ливень отшумел,
и сад, хмельной и обновленный,
отряхивался оживленно
и вдохновенно зеленел…


В кустах, где капли вперебой
на землю скатывались слышно,
прозрачные светились вишни,
омытые живой водой…


А ты стояла на траве,
и, словно летний дождь, струилась,
и, словно облачко, клубилась,
и пропадала в синеве.


С листвою летней наравне
так свежести была ты рада,
что становилась частью сада,
протягивая ветки мне.

1974

АЛХИМИК

Вновь душу червь несовершенства точит,
несотворимо чудо простоты,
под вечер опускаю шторы строчек
на белые бумажные листы…


Алхимик честный, расскажи, не так ли
ты изводил запас свечей и дней,
чтоб сотворить единственную каплю,
чтоб океан на каплю был полней?


Твоим трудам я подражать не стану,
хоть ты венцом терновым осиян…
Но если б капля снилась океану,
как малой капле – море-океан!

1969

* * *

Я знаю истин непременность:
прозрачна, словно плоть кристалла,
трагическая совершенность
всего, что жизнь предначертала.


Но навсегда пребудут внове
две соразмерности в искусстве:
я умираю в каждом слове,
я возрождаюсь в каждом чувстве.

1977

СВЕЧЕНИЕ ТУМАНА

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ

Я – легкий, шальной и везучий,
умеющий петь и любить,
шутя отпускающий случай,
которому больше не быть,


полезный, как ложка к обеду,
знакомый, как стих наизусть, —
ни утресь, ни днесь не приеду,
ни ночесь уже не приснюсь.


Не то чтоб себя подытожил,
всего-то, не чуя рожна,
вчера обнаружил, что прожил
полжизни, когда суждена.


Всего-то, не веря канунам,
не веря, что сплыли года,
жалею, что счастливо юным
не помню себя никогда.


Нет в мире ни мер, ни загадок.
Всего-то – пробился росток.
Всего-то – и скуден, и сладок
нечаянный воли глоток.


Всего-то – живя для сугрева,
начхав на любой ореол,
восходит соседнего древа
ветвистый и честный глагол.

1986

БУДАЙСКАЯ ОСЕНЬ

Как ни бейся, окружностью жизнь обводя,
наступают простые слова:


будет радуга-боль после боли-дождя,
боль прозрачная – боль-синева…


Ничего, кроме боли слепящей, вокруг.
Ничего, кроме света, вокруг.


Не поймет меня тот,
кто уверовал в круг,
но поймет
заступивший за круг.


Ветер-боль, боль-отчизна,
московская мгла,
где болезненно держится тишь,
где молчит, нос приплюснув к ледышке стекла,
мальчик мой, светлячок и глупыш.


Он не чувствует, к счастью: светясь, восходя,
боль растет и растет, как трава…


Будет радуга-боль после боли-дождя,
боль прозрачная – боль-синева…