Отвергнутые воспоминания
Шрифт:
Со сборного пункта нас направили в летний лагерь Уфимского детдома № 1, откуда мы два раза убегали. Мы не понимали, как мама могла нас оставить. Узнали, где конечная остановка трамвая – трамвай шел по улице Ленина мимо того дома, где мы жили. Мы были уверены, что на этом трамвае доберемся снова к матери. Конечно же, нас поймали. Позднее, после августа, меня перевели в Уфимский детдом № 5, расположенный на улице Кирова, 37, где жили дети школьного возраста, мой младший братишка остался в том же детдоме № 1.
Вначале я не знал русского языка, но со временем стал забывать эстонский и очень быстро освоил русский. Будучи в лагере, мама узнала о моем местонахождении, и мы стали переписываться. Как-то она написала мне в начале письма „Mu armas j"uts!” – «Мой милый малыш!». Военная
Русские дети – они не видели другой жизни, они не видели той жизни, в какой успел пожить я. Компартия умышленно поступала так, что у тебя не было возможности сравнивать. Из этих детей вырастали патриоты коммунистического порядка. В детдоме же был голод, и персонал, который тоже голодал, крал еду. То же происходило и в детдоме моего младшего брата. Однажды, когда я пошел туда, узнал, что мой брат находится в больнице. Там я его и увидел. Он лежал на кровати и был скорее похож на скелет, потом закрыл глаза и умер. По-моему, он еще успел сказать пару слов. Я помню ту палату и то место, где стояла кровать. Мой брат умер 1 февраля 1944 года, и его похоронили на кладбище в Уфе, тогда в этом детдоме умерло 46 детей.
В 1943 году я сам был сильно болен, в один из дней упал под окнами кухни – была дистрофия – и не мог больше встать. Меня перевели в изолятор. Живот вздулся, еда не усваивалась. Меня начали лечить разными кисломолочными продуктами. В изоляторе я попал в руки очень приятного и интеллигентного профессора Горшкова, который лечил в Уфе и моего дедушку. Он вылечил меня. Себя я во время болезни не видел в зеркало, Однажды, когда хотел посмотреться в зеркало, его вырвали у меня из рук. Я был такой же, как люди на фотографиях немецких концлагерей. Тот детдом, в котором я рос, был миниатюрной моделью советского общества.
Однажды ночью меня разбудили и сказали, что за мной пришла моя мама. Я подумал, что это злая шутка детей, там все скучали по родителям и мечтали о них. Я натянул одеяло на голову и не хотел их слушать. Тогда сказали, что, мол, иди смотри, твоя мама стоит на лестнице. Я пошел в коридор – она стояла там. Я тихонько пошел ей навстречу. Другие удивились – почему я не бросился ей на шею. Конечно, я был счастлив, но не смог показать свои чувства…. Пошел к ней и сказал лишь «Я забыл» („Olen unustanud”). Это было единственное, что я мог сказать по-эстонски. В детдоме у меня не было ни одного ровесника из эстонцев, и если бы даже был, мне бы не разрешалось говорить с ним на эстонском языке, так как другие начали бы нас терроризировать. Почему-то я начал бегать вверх-вниз по лестнице. Это была невероятная история, что мы встретились…
Моя мама к тому времени уже успела приобрести билеты на поезд. Ночь провели в Уфе на улице Ленина у одной семьи, живущей в подвале. Подвал был полон воды, передвигаться приходилось вдоль бревен, жители успели к этому привыкнуть. Было лето, июль 1946 года, в апреле мне исполнилось 13 лет. На следующий день пошли на поезд. С мамой говорили по-русски. Мама, конечно, пыталась говорить по-эстонски, но я не понимал.
Мама смогла прорваться сквозь толпу пассажиров в тамбур вагона, я еще стоял на подножке вагона, когда тронулся
В Таллинне стали жить на улице Лийвалайя вместе с семьей дяди по матери. В квартире бывшего хозяина дома была свободной одна комната. В течение месяца восстановился эстонский язык, и я был готов идти в эстонскую школу. Как потом выяснилось, старые большевики требовали, чтобы таким, как я, не разрешалось учиться дальше 7 классов. Оказывается, это было заслугой министра просвещения, что я все же закончил школу. Когда я подавал документы для поступления в Таллиннский технический институт, ректор Людвиг Шмидт пригласил меня к в кабинет и сообщил, что с моей учебой ничего не получится, ибо я являюсь выходцем из буржуазной элиты, а такие люди всегда презирали рабочих. Он рекомендовал мне идти в рабочую среду и доказать, что я не презираю их. Тот же ректор посоветовал мне изменить свою фамилию, тем самым отказаться от своей семьи. Через пару лет меня все-таки приняли в институт.
В пятидесятые годы мою маму опять выслали из Эстонии, ибо она не захотела стать агентом НКВД. Я жил у дядиной жены, и так как у нее не было своих детей, она очень заботилась обо мне.
О судьбе своей семьи я долгое время ничего не знал. В 1947 году НКВД передал мне письмо от отца, где он писал, что здоров и надеется нас вскоре увидеть. Маме даже возвратили как ее, так и детские вещи, отобранные у нас в Уфе, пытаясь таким образом завербовать в шпионы. Спустя годы мама получила свидетельство о том, что отец умер в 1952 году в московской Бутырской тюрьме в 46-летнем возрасте.
Президента Эстонии Константина Пятса обвинили по ст. 58–4 и 58–10 Уголовного кодекса РСФСР. В ст. 58–4 говорится о помощи международной буржуазии в целях свержения советской власти и контрреволюционном саботаже. Из ордера на арест читаем: «У К. Й. Пятса как президента Эстонии были связи с военными и дипломатическими кругами Германии, он был связан с представителями немецкой разведки в Эстонии, занимающимися шпионажем против Советского Союза. Кроме того, будучи в административном порядке высланным в Башкирию, использовал острые контрреволюционные выражения в адрес советских властей».
Президент Эстонской Республики Константин Пятс. 1938 год (вверху)
Президент Эстонской Республики Константин Пятс после оккупации страны и его ареста органами НКВД (внизу). В ходе физических и моральных пыток внешность человека менялась в течение получаса. Фотография из следственного дела К. Пятса. 1941 год
Из резолюции, составленной лейтенантами органов безопасности Башкирской АССР Забелем и Яковлевым и датированной 25 сентября 1941 года, читаем, что арестованный 26 июня 1941 года К. Й. Пятс был допрошен 23 раза. Теперь обвинение было уточнено: «Будучи президентом Эстонии, К. Й. Пятс в период действия договора о дружбе и взаимной помощи между СССР и Эстонией проводил внешнюю политику, ориентированную на Германию, экономическое сотрудничество было направленно на укрепление военной мощи последней для нападения на Советский Союз. Будучи сосланным в административном порядке в город Уфу, проводил контрреволюционную агитацию среди своих близких». Из документа, составленного 19 сентября 1942 года сержантом НКВД Башкирской АССР Иванишкой, выясняется, что арестованные Константин и Виктор Пятс были отправлены для доследования в Москву.[80]