Отверзи ми двери
Шрифт:
– Жуткая история, - поежился вслух Лев Ильич, - полный безысход.
Хозяин с треском выдернул из машинки лист бумаги и встал. Он был невысок, широкоплеч, в серенькой вязаной рубашке, с засученными рукавами, светлая подстриженная бородка делала лицо еще более круглым, в прозрачных ясных глазах, еще погруженных в то,
что он только что делал, уже проглядывала улыбка.
– А что вас так напугало?
– Слова какие - "ненавижу", "умереть" - в такой короткой фразе и два таких слова.
– А мысль?
– По мне, так жалкая мысль.
– Сильно! А почему?
– Да не верю я ему - это раз. Неужто человек ничего не любит, что могло б удержать его от такой
– А Бог есть?
– А вы в этом усомнились?
– Нет, по мне, так Его и выдумывать не следует. Добровольно лезть в ярмо, к рабству внешнему прибавлять еще более гнусное - внутреннее.
– Тогда только помирать и, действительно, все равно за что - хоть за то, что ненавидишь. Не все ль равно, когда даже любить не способен.
– А вот тут мы с вами поспорим.
– Вот это сила!
– закричал Федя.
– Вот это разговор, сразу быка за рога! Да вы еще не познакомились... Лев Ильич.
– А это Марк.
– А я догадался, - сказал Марк.
– Я его таким и видел, только думал - он, как бы сказать, потише...
– Вот, кстати, - сказал Лев Ильич, - я только что получил еще одно свидетельство бытия Божия... Нет, два, а может быть, три или даже четыре.
– Прямо сразу?
– засмеялся Марк, улыбка у него была широкая, открытая.
– Одно за другим. Сначала меня с работы прогнали за то, что в Бога верю. Значит есть? Я в него верю, а они верят в то, что я верю. Федя на моих глазах признался в вечной любви женщине, которая только такой высокой любви и достойна. А она так исстрадалась и так той любви просила у Бога...
– Два, - сказал Марк, все еще улыбаясь.
– Несчастная убогая старушонка, которая меня заложила из ревности к своей вере, такой ощутила мгновенный ад в душе, а я за это такую свою вину перед ней - что уж куда больше. И наконец только что мне поставил поллитра Федин ровесник, которому Бог сам открыл свое бытие - просто сказал ему об этом.
– Это вот непонятно. Сам?
– А это тайна. Бог - обязательно тайна, которую можно услышать, а объяснить нельзя... Дадите чаю?
– Какого ты мужика привел мне, Федя! Будет вам чай - по всем правилам заварю. А чего ты не раздеваешься?
– Да мне... тут, одним словом...
– Ага, понятно.
– Ничего вам не может быть понятно!
– крикнул Федя, заливаясь краской.
Лев Ильич моргнул поднявшему было брови Марку. Тот смолчал.
– Я... не смогу выполнить то, что вам обещал, - неожиданно выпалил Федя.
– Сейчас или вообще?
– спросил Марк.
– И сейчас, и вообще. То есть, не знаю про "вообще", может быть я и пойму, что неправ, но сейчас знаю твердо и считаю своим долгом предупредить.
– Очень жалко, тем более, это твоя идея.
– Это не моя идея, я ее у Достоевского списал - и вы это знаете. А верней, не у Достоевского, а у Шатова, и даже не у Шатова, а у Лизы - никчемной светской барышни. Не велика потеря. Она ее, кстати, и придумала не для дела, а для своей жалкой интриги.
– Лиза?.. Не помню интриги, но мысль хорошая. Да вот, Лев Ильич рассудит. Есть мысль составить книгу, а верней, целую серию книг, целую библиотеку. Если внимательно читать наши газеты - центральные, а может быть, особенно провинциальные, то посреди океана напыщенной бессмыслицы можно чуть ли не в каждом номере разыскать кое-что любопытное. По глупости, случайности или еще уж не знаю из каких соображений, но порой проскальзывает поразительная информация, бросающая такой ясный свет на то, что происходит в действительности. Не зря ж западные клеветники такие дотошные читатели именно
– Да. Прошу на меня не рассчитывать, - набычился Федя.
– Можно узнать, почему?
– Я... не имею права сейчас этим заниматься.
– Права?.. А, дошло - любовная лодка. Доказательство бытия...
– Можете думать, что вам угодно. Впрочем, я не хочу, чтоб этим набрасывалась тень... на нее. Совсем не так плоско, как вы говорите, Марк. Я просто не вижу смысла в таких книгах.
– Ничего не пойму. Ты же сам, здесь, с таким азартом разрисовывал мне эту идею?
– Тогда разрисовывал, а сегодня понял, что все это не так.
– Вот и имей дело с нашими господами интеллигентами, - развел руками Марк.
– А я уж газет натащил...
– Лучше остановиться в самом начале, чем потом, когда столько сил и времени будет потрачено, когда это будет сделано, а неизвестно к чему.
– Как неизвестно?
– Ну к чему, что они дадут, эти прекрасные книги?
– Но я только что сказал - может открыться, действительно, потрясающая картина, неожиданная, в самых разных областях - во всех сферах нашей жизни.
– Ну а дальше что? Дальше-то что?
– передернулся Федя.
– Предположим, мы собрали, издали эти книги. Серию. Библиотеку. Отправили на Запад, напечатали, увезли сюда, разоблачили, заклеймили, пробудили общественное сознание...
– Это и есть дело, за которое стоит положить голову.
– Да черта ли в ней - в голове! А что мы предлагаем - вот в чем вопрос-то проклятый? Предлагаем, а не разоблачаем! Теперь уж в детском саду горшочники разоблачают своих воспитательниц. А дальше что?
– А дальше думать будем, да и за нас кто-то придумает. Пусть эти книги станут мостками через кровавую грязь и трусливое болото.
– Куда мостки? Вы книжку перечитайте, из которой я эту идею вытащил. Там про то и написано, как болото начали гатить, да в такой яме завязли, а теперь - еще, что ль, дальше?.. Лев Ильич, да объясните вы ему, я затем вас и привел, что не мостки нужны, что сперва думать, а уж потом ломать и строить. Что нельзя так больше, что мы, благодаря тем мосткам, так завязли по самые уши, только носом хлюпаем, а все дальше и дальше хотим гнать - а ведь уже и некуда? А потом загоним сами себя уж совсем неведомо куда, что и носом не сможем хлюпать - Господь Бог будет виноват, все Он попустил, Ему кричать станем, что Он нас разума лишил?.. Не знаю я, только не боюсь того, что вы про меня думаете, и не в том дело, что у меня сейчас... так получилось. А может, потому, что получилось, я и понял, что есть кое-что повыше...