Отверзи ми двери

Светов Феликс

– Ну а... армия?

– А мне психушку одна знакомая провернула - чист!

– Н-да...

– А чего вы удивляетесь? Если б я любил природу, я бы рванул отсюда можно купить дом рублей за двести, был в Карелии, там целые деревни брошены да и за сотню купишь. Места потрясающие - рыба, охота, красота! Только я городской человек - я город люблю. Ходишь по улицам - и вроде ты один и со всеми вместе. Мне главное, чтоб ничего обязательного не было. Не хочу я с вами, к примеру, разговаривать, но если мы вместе работаем, я обязан чем-то и как-то от вас завишу. Верно? Неужто человек для того рожден, чтоб стоять перед кем-то, кто смотрит на тебя из-за стола с телефоном?

–

Ну а другие? Это эгоцентризм какой-то?
– недоумевал Лев Ильич.

– Да что вы, Лев Ильич, почему? Я просто не хочу, а верней не могу жить так, как они за меня хотят. Я не на чей-то счет, ничего ни у кого не прошу оставьте меня в покое! Вы это должны лучше других понять. Жить как все значит приспособиться: вставать в семь, покупать газеты, выполнять чьи-то идиотские или умнейшие указания. Но во мне совсем что-то другое, если я стану заниматься всей этой ерундой, я себя не услышу, я в себе себя заглушу. Представьте: я закрыл дверь, я сижу в своем закутке, у меня весь инструмент под рукой, передо мной красивые камни, я работаю час, два, десять и - я сам, своими руками сделал нечто замечательное! Что тут непонятного?

– Я готов понять, - сказал Лев Ильич, - только если ты мне объяснишь - во имя чего! Что такое для тебя самостоятельность, которую так хочешь, свобода ты ведь об этом говоришь? Внутренняя свобода, свобода от чего-то, или свобода реализации себя, жажды себя, как ты говоришь, услышать, чтоб не заглушили... Я правильно понял?

– Примерно.

– Но что значит для тебя свобода, которую ты хочешь вырвать у мира, а он ее, верно, бесконечно подавляет? Это ведь не просто желание делать, что в голову придет, жить, как твоя левая нога хочет, да это мир все равно тебе не позволит - наш, любой другой...

– Да я вам сказал, мне не деньги нужны.

– Ну а в Бога ты веруешь?

Сева поставил на стол стакан, из которого он второй раз так и не отпил.

– Не в того, в которого вы верите.

– Откуда ты знаешь что-то про меня?

– Не про вас, а про Бога, который живет во мне, а стало быть, Его нету в вас.

– Тогда получается, что у каждого человека свой Бог?

– Не знаю. Может быть, Он одновременно и во мне и в вас, но не может быть снаружи. Что ж, Он сейчас здесь, сам-третий за столом? Как же Он меня оставит?.. Ну да, тогда действительно, у каждого свой. Он ведь во мне не потому, что я такой особый, а потому, что благодаря Его присутствию я и есть я, а не кто-то другой. И потому я не могу заключить с ними какой-то договор, служить им, они покушаются на мой собственный договор с моим Богом.

– Как бы это они смогли? Отдавай им кесарево, а до Божьего им никаких рук не хватит.

– Да не кесарево! Они именно от меня чего-то все время хотят: я должен улыбаться, когда они смеются... Да нет, не то, я сам готов смеяться над всяким пустяком!..
– он удивленно развел руками.
– Они, знаете, Лев Ильич, все время лгут, ну безо всякого смысла, на каждом шагу. Я ведь понимаю, я нормальный парень, совру - дорого не возьму, но я не про это. Они лгут, становятся совсем другими, как только переступают порог любого казенного дома. У себя они совсем не те. Вы разговаривали когда-нибудь с нашим редактором?

– Да я только что разговаривал и про то же самое подумал - какой он дома?

– Вот-вот! Поняли наконец! Они хотят, чтоб и я такой же стал, чтоб с этим согласился. Да мне наплевать, пожалуйста, ваше дело, только сам я так не могу - может, я правда псих?

– Ну а то, что происходит вокруг, тебя никак не интересует - женщины, мать, наша общая жизнь? Ты ж все равно не можешь из этого выключиться?

– У меня

не было женщины - я не знаю, что это такое. Общество? Так я и не могу с ним, потому что тогда я должен делать то, что хочет оно, а не я - буду ли я с ним вместе или начну с ним бороться, то есть все равно от него зависеть. Вот мать, конечно. Но она меня понимает... Да вы что, думаете, я один, что ль, такой? Вы поговорите с такими, как я, обормотами - так иль не так, но это редко, кто как все хотят. Не обязательно, как я, в закуток. Другой старается диплом получить, может, и диссертацию - но для чего? Чтоб построить себе квартиру, купить машину и - исчезнуть. Нет его! Он сел в машину, поднял стекло - найди-ка! А пошли они все!.. Только ювелиром-то почище будет.

– Да, озадачил ты меня. И вас... таких, правда, много?

– Все такие. А вы сами? Что ж вас с работы поперли? Значит, не хотите, как все, значит, себя хотите услышать.

– Пожалуй, только он тебя в покое не оставит.

– Кто?

– Мир, от которого ты хочешь отсидеться в закутке. Ты сам. Женщина, которую рано ли, поздно приведешь в закуток - а ей будет тесно, мало, одного кольца не хватит, нужно будет три в день. А для этого придется входить еще в какие-то отношения, да и она - эта женщина, тоже ведь человек со своим, как ты говоришь, Богом. А ты ее будешь любить, а значит придется не только себя слушать, но и ее. И тому подобное. То есть если ты не сможешь увидеть Бога вне себя, как реальность не воспримешь Того, Кто и сейчас с нами здесь за столом а Он несомненно нас слышит, ты и с этой своей свободой не справишься - она тебя задушит и себя не услышишь. Это обернется только эгоизмом или отчаянием. Один, без Его помощи не справишься с этим. Он ведь и в тебе только потому, что Он существует на самом деле, не потому, что ты есть, а ты - только благодаря Его замыслу.

– Это я не понимаю, - сказал Сева.
– Мне пока достаточно, главное от них убежать... А как вы думаете, мне тут серебряный оклад предлагают - без иконы, просто оклад. Это богохульство, если его в переплавку - мне серебро нужно?

– Вот видишь, - засмеялся Лев Ильич, - а говоришь, Он твой и только внутри тебя? Что ж ты сам с собой такую проблему решить не можешь? Значит, Он вне, над нами, значит Он нас судит, значит мы только Ему навстречу можем раскрыться?.. Ты это обязательно поймешь. Эх, Всеволод, мне б двадцать пять лет назад забраться в твой закуток, а не в ту контору, от которой тебя воротит! Будь здоров - за тебя!
– все будет у нас хорошо, один так, другой эдак, а все к одному... А вон и за мной пришли, - махнул он рукой вошедшему в пельменную Феде.

...Дверь была не заперта, слышался быстрый перестук машинки.

– Раздевайтесь!
– услышал Лев Ильич звонкий голос.
– Проходите...

В коридорчике однокомнатной квартиры прямо на полу были свалены книги, пачки перевязанных веревкой и без веревки газет, накрытые брошенной на них курткой, в углу лыжные ботинки, несколько пар лыж.

Лев Ильич снял пальто, поискал вешалку, не нашел, положил пальто поверх куртки на пачки газет и шагнул вслед за Федей в комнату. Тот не раздевался.

Комната была такая же: широкая, ободранная тахта, ученический письменный стол и несколько стульев, полка с книгами под потолок. Хозяин сидел спиной к ним, быстро стучал на машинке. Не оборачиваясь, он поднял руку, помахал и продолжал печатать. На голых стенах, с ободранными местами обоями, Лев Ильич увидел прикнопленный лист белой бумаги с жирно отпечатанными строчками. Он подошел поближе.

"Ненавижу ваши идеи, но готов умереть за то, чтобы они могли быть свободно высказаны.

Вольтер"