Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Германия отказывается от Закарпатской Украины

В конце февраля — начале марта 1939 г. Советское правительство по-новому подошло к оценке опасности в обозримом будущем со сторо­ны Германии. Именно тогда оно пришло к выводу, что колебания Гитлера окончились и он решил нанести первый удар не на востоке, в направлении сырьевой базы Украины (то есть против СССР), а на запа­де [342] . Чрезвычайно важную роль в этой оценке очередности германских намерений сыграл «отказ Гитлера от украинской идеи» [343] .

342

В разделе «Нападение на СССР откладывается» Сиполс указыва­ет на конец февраля/начало марта 1939 г. (Vorgeschichte, S. 229ff).

343

GGVK, S. 396ff. См. также: Heinrich Bartel. Frankreich und die Sowjetunion 1938-1940. Ein Beitrag zur franz"osischen Ostpolitik zwischen den M"unchner Abkommen und dem Ende der Dritten Republik. Stuttgart, 1986, S. 68ff. «Die Krise um die Karpatho-Ukraine».

В феврале 1939 г. Гитлер, как видно, временно оставил намерение использовать так называемую Закарпатскую Украину в качестве про­пагандистского и военного средства завоевания Советской Украины [344] . В марте он открыто уступил ее в награду за присоединение к антико­минтерновскому пакту венгерскому регенту Хорти. 13 марта немецкий посланник в Бухаресте фон Эрдмансдорф известил Хорти и премьер-министра Телеки о том, что Гитлер хочет, чтобы венгерские войска за­хватили Закарпатскую Украину одним ударом и по согласованию с немецкими войсками, расположенными

в Богемии и Моравии. Со своей стороны Хорти с согласия Гитлера потребовал в ультимативной форме отторжения Закарпатской Украины от Чехословакии. 14 марта, задень до вступления германских войск в Прагу, венгерские войска оккупиро­вали эту восточную, граничащую с СССР часть Чехословакии [345] .

344

Juh"asz. Policy, p. 153; Zlepko. Entstehung, S. 128ff.

345

Будурович («Relations...», p. 143) усматривал в этом уступку Гитлера Советскому Союзу в ответ на речь Сталина на XVIII съезде партии (10 марта 1939 г.). В ней Сталин призвал «нормальных» людей в Германии установить с СССР разумные отношения. Кроме того, по мнению Будуровича, это был важный шаг Гитлера в направлении германо-советского сближения.

Очевидный отказ Гитлера от планов создания «Великой Украины» содержал в себе, с точки зрения англичан, все признаки опасного шага к сближению Германии с Советским Союзом [346] . По мнению советской стороны, он означал сокрушительный удар по английским надеждам побудить Гитлера напасть на Украину и таким образом столкнуть Гер­манию с СССР [347] .

Разведывательная информация, должно быть, подтвердила Совет­скому правительству правильность этой оценки. Учитывая проникно­вение советской агентуры через группу Шульце-Бойзен/Харнака в сферу военного планирования, вполне вероятно, что Москва уже тогда узнала о речи Гитлера, произнесенной 8 марта 1939 г.; в ней канцлер перед широкой аудиторией изложил свои планы на ближайшее вре­мя [348] . Он объявил о предстоящей оккупации остальной территории Че­хословакии германскими войсками «не позднее 15 марта» и уточнил дальнейший ход действий: «на очереди» была Польша. Ее военный раз­гром не представлял-де для германской армии больших трудностей. К 1940 г. польские сырьевые запасы дополнятся ресурсами Венгрии и Ру­мынии, и тогда, дескать, «Германия... непобедима». С обеспеченным тылом, обладая польским углем, румынской нефтью и сельскохозяйст­венными продуктами трех богатых государств Центральной Европы, германский вермахт в 1940 — 1941 гг. мог бы окончательно разделаться с Францией и Англией. СССР пока остался за рамками планирования.

346

Beloff. Policy, p. 216ff.

347

GSAP, S. 396. «История дипломатии» (т. 3, с. 656), не указывая источников, утверждает, что Гитлер считал венгерскую оккупацию Закарпатской Украины преждевременной и рекомендовал Венгрии от­вести свои войска.

348

В записке о выступлении Гитлера 8 марта 1939 г. («СССР в борьбе за мир...», № 145, с. 224-225) есть ссылка на американскую публикацию материалов (FRUS, Diplomatic Papers, vol. 1, p. 672), хотя не исключено, что в советских архивах существует и подлин­ный документ. Ведь из хранящихся в архивах донесений разведки преданы гласности лишь некоторые сообщения. Домарус не приво­дит текста речи, но называет группы лиц, присутствовавших на встрече в здании рейхсканцелярии 7 марта (главнокомандующие, генералы, адмиралы) и на приеме 8 марта (партийные и государст­венные руководители, но главным образом офицеры вермахта). См.: Domarus. Hitler, II, S. 1988f.

Отчет Мерекалова из Берлина от 11 марта [349] подтвердил намечен­ный Гитлером в его речи 8 марта ход предстоящих военных событий. Едва ли можно предположить, писал Мерекалов, что Гитлер сделал Польше сколько-нибудь серьезные предложения на ближайшее буду­щее в отношении Советской Украины, «скорее всего, тут было желание французской стороны видеть экспансию Германии, направленной на восток». Между тем, по словам Мерекалова, форсированное строитель­ство укреплений на «западной границе» свидетельствовали о «заостре­нии германской политики в западном направлении».

349

Отчет Мерекалова от 11 марта 1939 г. («СССР в борьбе за мир...», №148, с. 230-232).

Сведения Петера Клейста, переданные советской разведке 13 мар­та [350] , подтвердили отчет Мерекалова. Согласно этим сообщениям, Гитлер 6 марта [351] принял решение полностью разделаться с Чехослова­кией. После ликвидации этого очага беспокойства он намеревался при­ступить к устранению подходящими средствами таких факторов неопределенности, какими являлись Польша, Венгрия и Румыния, чтобы обезопасить тыл для намеченной уже на май 1939 г. германо-итальянской акции на западе. Даже аннексия Мемельской области и усиленная германская активность в Прибалтике имели, по словам Клейста, целью создать «прикрытый тыл для столкновения на западе». Все запланированные на востоке и юго-востоке меры якобы служили «подготовке акции против Запада». А вот более поздние планы Гитлера включали войну с Советским Союзом как «последнюю и решающую за­дачу германской политики». Для этого, возможно, несколько позже можно было бы использовать и Польшу. В своем нынешнем состоянии она для борьбы против СССР якобы не подходила. Ее следовало сперва «территориально разделить» [352] , а затем заново политически организовать.

350

См. запись беседы «германского журналиста» с П. Клейстом от 13 марта 1939 г. (там же, № 149, с. 233-235). В 1934 г. Клейст в универ­ситете г. Кенигсберга защитил докторскую диссертацию на тему «Меж­дународно-правовое признание Советской России», а с 1935 г. сделал карьеру в партии и СС. Будучи «специалистом по польским вопросам», он перешел в «бюро Риббентропа», занимался польскими и советскими проблемами. Клейсту удалось через Риббентропа получить информа­цию о восточных планах Гитлера. См. также: Sipols. Vorgeschichte, S. 343, Anm. 1.

351

О речи Гитлера 6 марта 1939 г. нет никаких документов. Возможно, имелось в виду ранее упомянутое выступление 8 марта 1939 г.

352

Белофф (Policy, р. 226) допускал, «что решение Германии до­стичь соглашения с Советским Союзом за счет Польши было принято еще до марта 1939 г.», однако ничем не подкрепил свое предположение.

В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним от­вергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть со­общений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в теле­грамме Мерекалова от 14 марта [353] и в событиях 15 марта, что дало осно­вание считать и остальные его сообщения достоверными.

353

Телеграмма Мерекалова в Наркоминдел от 14 марта 1939 г. о том, что «на днях» ожидается введение немецких войск в Чехослова­кию («СССР в борьбе за мир...», № 150, с. 235).

Как видно, на рубеже февраля — марта 1939 г. тревога Москвы по поводу непосредственной угрозы со стороны Германии внезапно улетучилась. 1 марта Шуленбург сообщил Эмилю Вилю, что после последнего визита к наркому внешней торговли Микояну он и Хильгер были еще «довольно пессимистично» настроены. «Мы по­считали, — писал Шуленбург, — что дальнейшие усилия бесполез­ны. Но на следующий день картина изменилась. Микоян выразил готовность поставить сырья на 200 миллионов марок» [354] . 3 марта итальянский посол Аугусто Россо писал министру иностранных дел Италии графу Чиано, что сейчас в советских правительственных кругах отмечается «чувство возросшей самоуверенности и опти­мизм относительно международного положения СССР». Далее Россо добавил: «У меня создалось впечатление, что Советское пра­вительство сегодня действительно имеет достоверные данные о том, что ему, по крайней мере на определенный срок, не угрожают ни Польша, ни Германия» [355] .

354

Послание Шуленбурга Вилюот 1 марта 1939 г. (ADAP, D, IV, S. 550-551).

355

Россо — Чиано, 3 марта 1939 г., Nr. 913/543. Цит. по: Toscano. Italia, p. 24.

В тот момент, когда казалось, что Советское правительство преодолело свои сомнения, дипломатические попытки начать ши­рокие экономические переговоры вновь потерпели фиаско. 8 марта 1939 г., когда Гитлер приказал оккупировать Польшу и «решить» польский вопрос военными средствами, министериаль-директору Ви­лю пришлось сообщить послу Шуленбургу, что на пути германских поставок в СССР возникли «существенные препятствия» и что в настоящее время изучается вопрос о целесообразности продолже­ния переговоров [356] . На решающем заседании торгово-политической комиссии, состоявшемся 11 марта 1939 г. в министерстве иностран­ных дел, чиновник центрального аппарата имперского министерст­ва экономики Шлоттер огласил мнение своего ведомства, согласно которому при сложившемся военном положении «незаконченные переговоры с русскими о кредитах должны быть в подходящей форме прекращены» [357] . В связи с новыми указаниями нагрузка на военную экономику Германии в последующие два года не позво­ляла организовать поставки в таком объеме, что, учитывая поло­жение в Германии с сырьем, было «чрезвычайно досадно». Переговоры, однако, следовало не «прерывать полностью, а оттяги­вать» до тех пор, пока не представится возможность их возобно­вить. Это решение германского правительства, как справедливо заметил Карл Шорске [358] , определялось не политической, а военной и экономической необходимостью. Усилия германской дипломатии в России, направленные на создание прочного базиса для дальней­шего политического сближения, вторично оказались напрасными. Говоря словами Шорске, «конструктивная» дипломатическая де­ятельность... была прервана государством, которое в тот момент потеряло всякий интерес к дипломатии как инструменту междуна­родной политики».

356

Виль — Шуленбургу, 8 марта 1939 г. (ADAP, D, IV, Nr. 494, S. 552).

357

Записка руководителя отдела экономической политики Виля от 11 маота 1939 г. (ADAP, D, IV, Nr. 495, S. 553).

358

Schorske. Ambassadors, S. 499.

XVIII съезд ВКП(б)

XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большеви­ков), проходивший в Москве с 10 по 21 марта 1939 г., имел огромное внутриполитическое значение [359] . Он обозначил конец «большой чист­ки». За несколько недель до созыва съезда прекратилась чистка военно­го аппарата, армейское командование было полностью подчинено партийному руководству. Сталин, таким образом, обрел однородную в идеологическом отношении армию. Господство партии над государст­вом и единовластие Сталина в партии достигло апогея, когда Сталин, провозглашенный, как и его германский противник, «вождем», обно­вил в ходе съезда почти на четыре пятых Центральный Комитет. Культ личности Сталина достиг зенита [360] .

359

История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1970, т. 5, с. 3.

360

Werth. Russland, S. 29ff.

Партийный съезд собрался в период наивысшего с момента консо­лидации Советского государства обострения мирового кризиса. Вместе с тем вновь обретенная уверенность, подмеченная дипломатическими наблюдателями у советского руководства в начале марта того года, про­звучала также и в Отчетном докладе Центрального Комитета, с кото­рым выступил Сталин 10 марта на первом заседании съезда.

Ввиду крайне напряженного международного положения внешне­политический раздел речи Сталина ожидался со «смешанным чувством любопытства и трепета» [361] не только в Москве. Сталин понимал это, представляя съезду блестящий отчет о международном положении и вытекающих отсюда задачах большевистской партии [362] . Его характе­ристика расстановки сил в мире, анализируемая сквозь призму време­ни, оказалась важной вехой на пути к германо-русскому сближению, а потому заслуживает особого внимания [363] .

361

Там же, S.31.

362

И.В. Сталин. Отчетный доклад на XVIII съезде ВКП(б), в: «XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенотчет». М., 1939.

363

Почти все историки, изучающие вопросы германо-советского сближения 1939 г., всегда придавали этой речи Сталина большое зна­чение. Правда, существуют серьезные разногласия относительно того, хотел ли Сталин с самого начала просигнализировать германской сто­роне о своей готовности к сближению. Можно выделить, примерно, че­тыре различных тезиса.

Согласно одному, Сталин совершенно определенно намеревался побудить Гитлера к сотрудничеству с СССР против западных держав. Подобный тезис никто из современников тех событий — если не прини­мать во внимание сомнительное свидетельство Риббентропа — не отста­ивал, за исключением П. Клейста, который, однако, также сделал ряд ограничений (Р. Kleist. Hitler, S. 25; Tragdie, S. 50). Впоследствии, од­нако, журналисты и некоторые историки отдали предпочтение именно этому тезису (George Denicke. The Origins of the Hitler-Stalin Pact. — In: Modern Review, N.Y., M"arz/April 1948, p. 204-209; Rossi, Jahre, S. 21; Allard. Stalin, S. 98;Fabry. Pakt, S. 1 \Myllyniemi. Krise, S. 41). Как справедливо подчеркнул Герхард Вайнберг (Germany, р. 12), этот тезис не­возможно ни подкрепить документально, ни доказать иным путем.

Сторонники другого тезиса, также признавая его недоказуемость, тем не менее утверждают, что наряду с предупреждением западным де­ржавам речь Сталина содержала и преднамеренное «приглашение» Гитлеру договориться с Советским Союзом о совместных мерах страте­гического характера. Другими словами, по их мнению, к этому момен­ту в перечне приоритетов Сталина «германская альтернатива» перешла уже в высшую, т.е. оперативную, сферу. Такого взгляда, хотя и осторожно и указывая на неподтвержденные сведения, придержива­лись: Schuman (Night, p. 213), Beloff (Policy, p. 223), Weinberg (Germany, p. 13), Duroselle (Politique, p. 99) и др.

Третьи признают, что речь Сталина сама по себе — и прежде всего, что касается западных держав, — имела очень важное значение, однако они или не считают, что выступление содержало прямое, запланиро­ванное обращение к имперскому правительству, или же обходят этот вопрос вовсе из-за отсутствия доказательств. Большинство современ­ников именно так восприняло и оценило эту речь (например, некото­рые из аккредитованных в Москве послов и журналистов). См.: Werth. Russland, S. 30; Survey of International Affairs, 1939-1946. London, 1952, p. 530. Историки Шорске (Ambassadors, p. 502), Браубах (Weg, S. 12), Уатт (Initiation, p. 159), Хильгрубер (Aussenpolitik, S. 7; Weltkrieg, S. 270), Хильгрубер, Хильдебрандт (Kalk"ul, S. 13) и Вебер (Entstehung, S. 32) также оставались в пределах этих, с методологической точки зрения безопасных границ.

По мнению же четвертых, выступление Сталина не имело решаю­щего значения. В нем вовсе не говорилось о необходимости выбора на­правления или новой ориентации советской внешней политики. Напротив, Сталин просто применил к резко обострившейся междуна­родной обстановке ("вторая империалистическая война") классиче­ские принципы внешней политики СССР (коллективная безопасность, деловые отношения с несоциалистическими странами, миролюбивые отношения на взаимной основе с соседними государствами).

На Западе эта точка зрения представлена в работах Эдварда Х. Карра (Munich, I, р. 13), который писал: «В речи Сталина от 10 марта 1939 г. не утверждалась какая-то определенная линия советской политики; в ней все альтернативы объявлялись открытыми, о чем и говорилось откровеннее, чем прежде». На Востоке такого взгляда придерживаются практически все ученые (см.: Фальсификаторы истории (Историческая справка), Москва, 1951,с. 17;GGVK,S. l9lft.;GSAP,S.39H;Maximytschew. Anfang, S. 278ff.; Sipols. Vorgeschichte, S. 233).