Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Советское правительство и в этой обстановке не отказалось от идеи союза с западными странами, безусловно, в соответствии со старыми военными и политическими концепциями безопасности. Конечно, оно видело возникшую во второй половине июня 1939 г. опасность «второго Мюнхена, на этот раз за счет Польши» [819] . Это усилило стремление Со­ветского правительства добиться желаемой безопасности для Прибал­тийских государств в рамках договорных соглашений с западными державами. Когда представители западных стран — Сидс, Стрэнг, а также вновь назначенный французский посол Наджиар — передавали Молотову 15 июня новое предложение о договоре, их встретили с боль­шой надеждой. «Послов приятно удивили сердечные манеры Молото­ва» [820] .

819

См.: М. Панкратова, В. Сиполс. Почему не удалось предотвра­тить войну. Московские переговоры СССР, Англии и Франции 1939 г. (Документальныйобзор). М., 1970, с. 57.

820

Письмо Стрэнга заместителю помощника государственного секретаря Орме Сардженту, 21 июня 1939 г. — Цит. по: Strang. Home, p. 174f.

Немного позднее, 29 июня, когда английское правительство про­должало держаться скептически, Советское правительство опублико­вало в «Правде» сенсационную статью секретаря ленинградской партийной организации и депутата Верховного Совета Андрея Жда­нова и тем самым обратило внимание западных правительств на то, что и в его собственных рядах существовали совершенно различные точки зрения относительно готовности Запада заключить союз и что консенсус в пользу продолжения

этих трудных переговоров вовсе не обеспечивался автоматически [821] . Не было случайностью, что Жданов высказал свою точку зрения на переговоры в условиях возникшей уг­розы для Прибалтийских государств. Ведь непосредственно затраги­вались интересы безопасности Ленинградской области. Да и жизненный путь ленинградского партийного секретаря был и оставал­ся тесно связанным со странами Прибалтики [822] . Как показали даль­нейшие события, тревога ленинградца по поводу ситуации, в которой оказался город, не была беспочвенной в период, когда Жданов в статье, опубликованной в «Правде», настаивал на решении вопроса о целесообразности продолжения переговоров. Он считал поведение за­падных держав неискренним и обвинял их в недопустимом затягива­нии переговоров. Жданов указал прежде всего на не решенные проблемы в Прибалтике и заметил, что вопрос о гарантиях Прибал­тийским странам западная сторона превратила в искусственно наду­манный «камень преткновения», грозивший сорвать переговоры, которые по этой причине уже якобы зашли в тупик. По словам Жда­нова, англичанам и французам нужен был такой договор, в котором «СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств». Однако ни одна уважающая себя сторона не может согласиться стать «игрушкой в руках людей, любящих загре­бать жар чужими руками (это выражение употребил Сталин на XVIII съезде партии. — И.Ф.). Тем более... СССР, сила, мощь и достоинство которого известны всему миру». В конце статьи высказывалась догад­ка, что, затягивая переговоры, западные державы оставляли открытой заднюю дверь для «сделки» с агрессором. Статью Жданова, вне вся­кого сомнения, санкционировал Сталин. И все-таки есть основание предполагать, что в эти недели Сталин усиленно взвешивал все «за» и «против» переговоров трех держав и что в Советском правительстве действительно возникли разногласия. При этом трудно сказать, ка­ким весом в этот период сузившихся политических и военных возмож­ностей обладали представители военных. Посол Уманский 30 июня подробно развил американскому президенту советскую аргументацию в разрезе статьи Жданова и заверил Рузвельта в том, что советская сторона выступает за продолжение переговоров [823] .

821

Статья А. Жданова «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР» появилась в «Правде» 29 июня 1939 г. («СССР в борьбе за мир...», N9 355, с. 472-475; английский пере­вод: DBFP, 3, VI, Nr. 193). О статье Жданова см.: Dallin. Russia, p. 44.; Beloff. Policy, p. 255; Namier. Prelude, p. 19.1; Strang. Home, p. 177; Werth. Russland, S. 43; Майский. Воспоминания, с. 490; Андросов. На­кануне..., с. 100.

822

Будучи доверенным лицом Сталина, Жданов еще на VIII съезде Советов (29 ноября 1936 г.) высказал угрозы по адресу Прибалтийских государств. Позже, при вступлении Красной Армии в три Прибалтий­ские республики в июне 1940 г., его назначили особоуполномоченным по Эстонии. Когда армейская группа «Север» германского вермахта че­рез Прибалтику устремилась к Ленинграду, он 1 июля 1941 г. создал комитет обороны города. 2 августа того же года Жданов вместе с Воро­шиловым мобилизовал последние силы на защиту Ленинграда и обра­тился по радио с известным призывом к населению, указав на нависшую над городом смертельную опасность (Boris Meissner. Shdanow. — In: «Osteuropa», 1952, Nr. 2, S. 15-22,94-101).

823

Уманский-Молотову 2 июня 1939 г. («СССР в борьбе за мир...», N9 359, с. 478-479).

Мнения западных дипломатов разделились. Как заметил Шулен­бург в присутствии Россо, еще «неясно, является ли известная статья Жданова всего лишь маневром или же предвещает прекращение пере­говоров с Лондоном и Парижем». Для обоих вариантов Шуленбург предвидел серьезные опасности, однако он утверждал, что и «в первом случае Советское правительство может бросить на чашу весов немец­кую позицию, которая ему давно известна» [824] .

Шуленбург, очевидно, опасался, что в результате непрерывных германских предложений самоуверенность Советского правительства возрастет в такой степени, что усложнит переговоры с западными де­ржавами при необходимости вплоть до разрыва, вместе с тем в докладе министерству иностранных дел он лишь указал на то, «что советская позиция в вопросе гарантий Прибалтийским государствам ужесточи­лась» и что упор на личные взгляды автора обнаруживает намерение Советского правительства «оставить лазейку для продолжения перего­воров даже в том случае, если Англия не уступит на все сто процентов». Этим Шуленбург подчеркнул важное значение гарантий Прибалтий­ским странам и стремление Советского правительства прийти к согла­шению с западными державами даже ценою уступок.

824

Россо в адрес Чиано, 30 июня 1939 г. (DDI, 8, XII, Nr. 317, p. 406).

Интересам безопасности в районе Прибалтики служила политиче­ская концепция, которую Советское правительство в начале июля 1939 г. включило в свои проекты договора в виде понятия «косвенная агрессия» [825] . При этом оно исходило из опыта применения национал-социалистами различных методов экспансии, учитывало известные ему прогерманские настроения среди членов прибалтийских прави­тельств и опиралось идейно и терминологически на более раннее «опре­деление агрессии» (1933). «Вопрос о косвенной агрессии стал центральным пунктом договоренностей» [826] . Он свыше трех недель бро­сал свою тень на политические переговоры и 23 июля завел их в тупик.

825

К вопросу о «косвенной агрессии» см.: GGVK, S. 199f; GSAP, S. 409; «История дипломатии», т. 3, с. 779; М. Панкратова, В. Сиполс. Почему не удалось предотвратить войну, с. 53; Sipols. Vorgeschichte, S. 261; Werth. Russland, S. 43f; Strang. Home, p. 179; Namier. Prelude, p. 195; Gibbs. Strategy, p. 742; Gafencu. Jours, p. 221; Allard. Stalin, S. 150f; W"uthrich. Verhandlungen, S. 50ff.; Weber. Entstehungsgeschichte, S. 202ff.; Hillgruber. Aussenpolitik, S. 24f.

826

Strang. Home, p. 179.

При этом Советское правительство в ходе обмена мнениями — и по мере приближения военной опасности — все более сужало это понятие, усиливая подозрение западных держав, что правительство СССР пре­следует в Прибалтике собственные скрытые цели и хотело бы с по­мощью данной терминологии приобрести одобренный западными державами инструмент овладения Прибалтийскими государствами. В какой-то степени компромиссный проект договора, который под впе­чатлением статьи Жданова от 1 июля [827] послы Англия и Франции пе­редавали Молотову, говорил вообще об «агрессии», которая могла бы поставить под угрозу «нейтралитет и независимость» упоминаемых в составленном по предложению посла Наджиара секретном дополни­тельном протоколе приграничных государств, в первую очередь Эстонии, Финляндии и Латвии. За все время переговоров с Советским правительством, а также в течение лета 1939 г. то было первое серьез­ное предложение относительно включения в договор секретного дополнительного протокола. Оно исходило от французской стороны. В беседах, сопровождавших передачу проекта, Молотов выразил опасе­ния Советского правительства по поводу подобных секретных соглашений. Он подчеркнул, что Советское правительство не может согласиться с доводом Запада, «что не открытый, а секретный список всего лишь формальность», и совершенно недвусмысленно назвал «принятие секретного списка... уступкой со стороны Советского прави­тельства» [828] . Такая позиция

имела принципиальную основу: в первом внешнеполитическом акте после революции, в Декрете о мире (8 нояб­ря 1917 г.), В.И.Ленин отверг для Советского правительства всякую тайную дипломатию и объявил безусловно и немедленно отмененным содержание всех заключенных царским правительством «тайных дого­воров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев быва­ло, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капита­листам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов» [829] .

827

«СССР в борьбе за мир...», № 357, с. 476.

828

В беседе с Сидсом, Стрэнгом и Наджиаром 3 июля 1939 г.; см.: Сидс в адрес Галифакса, 4 июля 1939 г. (DBFP, 3, VI, р. 249).

829

Декрет о мире. — Цит. по: М. Hellmann (Hrsg.). Die Russische Revolution. M"unchen, 1964, S. 314.

Этот вердикт по поводу секретной дипломатии и, следовательно, запрет на заключение международно-правовых соглашений относи­тельно третьих стран сохранял до того времени более или менее обяза­тельный характер для советской внешней политики (тайное военное сотрудничество Красной Армии с рейхсвером, если быть точным, к дан­ной проблеме не относится). В этой связи в то время в самом деле мог возникнуть вопрос, который недавно с полным основанием поставил Л .Безыменский: «Имело ли Советское правительство моральное право перенимать методы своих капиталистических соседей?» [830] В сложив­шейся ситуации вопрос разрешался по-деловому: бравшиеся под защи­ту страны, дескать, не хотели, чтобы их называли публично, так как опасались, что они тогда тем более могут стать жертвами германской агрессии. Поэтому не оставалось ничего другого, как упомянуть их в секретном документе.

830

Безыменский. Альтернативы..., с. 35.

С другой стороны, Молотов сразу же обратил внимание на то, что представленный проект предусматривал лишь случаи прямой агрес­сии. В то же время именно для названных в дополнительном протоколе приграничных государств не исключалась косвенная агрессия. Как по­сол Сидс сообщил министру иностранных дел Галифаксу [831] , при этом Молотов имел в виду «такие случаи, как уступка президента Гахи в марте... Молотов констатировал, что вопрос может быть решен, если в нашем проекте статьи 1 после упомянутого слова «агрессия» будет до­бавлено: "прямая или косвенная"».

831

Сидс-Галифаксу, 1 июля 1939 г. (DBFP, 3, VI, р. 230-232).

Советское правительство не стало дожидаться изменения статьи 1 западного проекта, а передало через Молотова 3 июля послам новый проект договора, в котором факт упоминаемой в статье 1 «агрессии» оп­ределялся в не подлежащем публикации приложении в том смысле, что она наличествует как в случае прямой, так и в случае косвенной агрес­сии. Под «косвенной агрессией» Советское правительство понимало «внутренний переворот или поворот в политике в угоду агрессору» [832] . Согласно проекту от 8 июля, это понятие должно было охватывать и та­кие действия, «на которые соответствующее государство дало свое со­гласие под угрозой применения силы со стороны другой державы и которые связаны с отказом этого государства от своей независимости или своего нейтралитета» [833] .

832

Советский проект договора от 3 июля 1939 г. («СССР в борьбе за мир...», № 360, с. 479-480).

833

Проект тройственного соглашения от 8 июля 1939 г. (там же, № 366, с. 484-486); содержание статьи 1 (на немецком яз.) в: DM, Nr. 77, S. 156-158.

Прежде чем западные послы смогли проконсультироваться у своих правительств, Молотов представил им 9 июля новый проект, как он его назвал, «дополнительного письма» к тексту договора. В соответствии с ним выражение «косвенная агрессия» относилось к действию, «на кото­рое какое-либо из указанных выше государств (приграничных — Я.Ф.) соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил [834] данного государства для агрессии против него или против одной из дого­варивающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим го­сударством независимости или нарушение его нейтралитета» [835] . Камнем преткновения в этом проекте оказалась формулировка «или без такой угрозы». Английское правительство соглашалось лишь при­нять во внимание в договоре случаи, в которых «правительство под уг­розой применения силы агрессором против собственной воли» принуждается к отказу от своей независимости или нейтралитета. В бе­седе с послами 17 июля Молотов назвал данную формулировку «непри­емлемой» [836] . Нельзя было так просто отмести ни аргумент Молотова, что и президент Гаха, вне всякого сомнения, стал бы отрицать, что от­дал свою страну Гитлеру под угрозой применения силы, ни возражение западных стран, что подобная формулировка позволила бы трем де­ржавам, подписавшим договор, втянуть пограничные государства про­тив их воли в военные действия. В основе этого выражения лежали постоянные английские опасения, что Советское правительство ищет договорный инструмент для нарушения независимости Прибалтий­ских государств — предположение, которое, к большому неудовольст­вию СССР, 31 июля высказал в палате общин заместитель министра иностранных дел Р.О.Батлер.

834

На вопрос посла Сидса о том, что Советское правительство под­разумевает под «использованием сил этой страны» агрессивным госу­дарством, Молотов в качестве примера указал на «использование германских офицеров в качестве инструкторов в латвийской и эстон­ской армиях и превращение этих армий в инструмент агрессии против Советского Союза» (Myllynieml Krise, p. 46).

835

Советский проект дополнительного письма от 9 июля 1939 г., в: «СССР в борьбе за мир...», № 367, с. 486-487.

836

Сидев адрес Галифакса, 18 июля 1939 г., в: DBFP,3, VI, р. 375-377.

После проведенных бесед Советское правительство поняло, что в такой, вызванной германскими военными приготовлениями, спешке достигнуть соглашения по этому политическому вопросу не удастся. Тогда оно перенесло главное внимание на военную сферу. Уже совет­ский проект от 8 — 9 июля обусловливал одновременное подписание политического и военного соглашений. В статье 6 говорилось, что дей­ственность политического соглашения обеспечивается лишь незамед­лительным подписанием военного соглашения о методах, формах и размерах взаимной помощи. При обсуждении этой статьи Молотов на­звал политическое соглашение без военного соглашения «пустой де­кларацией». В основе такого мнения лежала оценка западной стратегии переговоров, к которой пришло Советское правительство в тот период. У него, в частности, сложилось впечатление (об этом Сталин сообщил Черчиллю в августе 1942 г. уже в других условиях), «что английское и французское правительства и не думали воевать в случае нападения на Польшу, а больше надеялись на то, что дипломатическое единство Анг­лии, Франции и России отпугнут Гитлера. Мы были уверены, что оно его не напугает». Черчилль нашел эту советскую точку зрения «основа­тельной, но не говорящей в пользу господина Стрэнга и Форин оффиса!» [837] . Практиковавшуюся Галифаксом политику, которая сводилась к тезису «Пускай Гитлер гадает» [838] , и Сталин, ни Черчилль не посчи­тали убедительной.

837

Churchill War, 1, p. 349. У Гафенку также не было сомнений в том, что западные державы хотели добиться психологического воздей­ствия (и этого не скрывали). Они стремились достичь такой солидарно­сти между Западом и Востоком, которая помешала бы Гитлеру развязать войну... Советскую точку зрения также можно было понять. Москва не желала легкомысленно брать на себя обязательства. Если, несмотря на принципиальное согласие, война все же началась бы, то главные немецкие военные усилия могли быть направлены против СССР. Требуя постоянно точных обязательств, СССР отстаивал свою безопасность. «Обе стороны, — считал Гафенку, — из чрезмерного недо­верия слишком долго цеплялись за собственные концепции» (Gafencu. Jours, р. 225).

838

Middlemas. Diplomacy, p. 310f.