Память льда
Шрифт:
Наступление уже не остановить. Тенескарии опасны не своей выучкой или боевым опытом. Это войско почти безоружно и в то же время располагает самым страшным и безотказным оружием — голодом. Постоянным. Неутолимым. Это армия, где наказание за отступление — не позор, не бесчестье, а мучительная смерть.
Капастан находился на краю гибели. Еще немного, и тенескарии поглотят его. Недаром ведь муравьи способны сожрать любого, даже самого крупного зверя.
«Паннионский Провидец — сущее чудовище. Он создал невероятную тиранию нужды. А ведь болезнь уже выплеснулась за границы Домина и наверняка будет распространяться
Я вижу тебя, Провидец. Отсюда, с высоты птичьего полета, я понимаю твою сущность. Я знаю, каков ты сейчас и каким станешь. Мы обречены. Все без исключения».
Эти невеселые мысли рассеяла зловещая вспышка чародейства на востоке. Бьюк сообразил, что так называемые грачи применили магию! Знакомое свечение. Птицы кружили над небольшим отрядом тенескариев. Черные, с каким-то болезненным пурпурным оттенком, волны магических ударов летели вниз, неся смерть сотням вопящих от ужаса крестьян. Так продолжалось, пока снизу не поднялись ответные волны серой магии.
В гуще чародейской бури зоркие глаза перепелятника различили двух воронов. На равнине из разверзшихся порталов вылетали демоны, сея ужас и смерть. Но серая магия ударила и по ним тоже.
Грачи устремились вниз. Их целью был человек, неподвижно сидевший на потрепанной чалой лошади. Когда грачи находились почти над самой его головой, раздался оглушительный гром, расколовший все небо. Бьюка тряхнуло и подбросило в воздух.
Перепелятник испустил пронзительный крик. Грачи торопились убраться прочь. Серая магия догоняла их, ударяя снова и снова.
Человек на лошади даже не шевельнулся. Его окружали груды тел, на которые уже набросились голодные тенескарии. Они торопились пожрать своих соратников, которым в это утро повезло меньше, чем им самим.
Бьюк издал торжествующий клекот и стремительно понесся назад в Капастан… Он прилетел во двор намного раньше Бошелена и Корбала Броша и, сделав круг, вновь принял свой прежний облик.
Эмансипора Риза нигде видно не было. Воскресшие урды стояли на тех же местах. На Бьюка вновь навалилась прежняя усталость. Но мешкать было нельзя.
— Значит, так. Шестеро из вас — охранять ворота, — скомандовал он урдам. — Пойдете вот ты и все, кто за тобой. Ты отправишься на северо-восточную башню. А ты…
Бьюк распределил их так, как велел Бошелен. Когда он отдал последний приказ, над брусчаткой мелькнули две тени. Грачи приземлились в дальнем углу двора. Перья их были изодраны, вокруг одной из птиц клубился дым.
Первым в человеческий облик вернулся Корбал Брош. Его доспехи были помяты и изорваны в клочья. Плащ в нескольких местах тлел и дымился. Следом показался Бошелен. На его бледном лице виднелись глубокие царапины, а усы и серебристая борода покраснели от запекшейся крови.
Корбал Брош трясущимися руками сорвал с себя плащ и принялся топтать его ногами.
Бошелен невозмутимо стряхнул пыль и взглянул на охранника:
— Смотрю, у тебя хватило терпения дождаться, пока мы вернемся.
Погасив улыбку, тот молча кивнул, потом
— Вижу, вы не добрались до первенца мертвого семени. Что случилось?
— Нам просто нужно несколько отточить свои приемы, — пожал плечами Бошелен.
Инстинкт самосохранения вдруг изменил Бьюку, и он негромко рассмеялся. Бошелен застыл на месте. Одна его бровь выгнулась дугой.
— Вот так-то, Бьюк. Удачного тебе дня.
И с этими словами он скрылся внутри, а Корбал Брош еще долгое время, пока не погасли последние огоньки, продолжал топтать свой плащ.
Глава пятнадцатая
В снах я сталкиваюсь лицом к лицу
С множеством своих отражений,
Таких незнакомых и странных.
Они говорят неумолчно
На каких-то чужих языках,
Они шагают с друзьями,
Которых я не встречал ни разу,
Отправляясь туда,
Где моя не ступала нога.
В этих снах я бываю там,
Где деревья мне по колено,
А стены льда упираются в небо.
Там кочуют стада,
Растекаясь дорожною глиной,
И несется рогатый, клыкастый поток,
Заполняя собою равнину…
Такова череда моих мыслей
И кочевий моей души.
Путь к вершине холма загораживал острый каменный выступ. Скворец привстал в стременах, помогая лошади перепрыгнуть через гранитные зубцы, выступавшие из земли. Перемахнув через них, верная спутница командора понеслась по плоской вершине к противоположному склону. Всадник умерил ее прыть, ибо склон был крутым и изобиловал валунами.
Внизу лежала долина с пересохшим руслом речушки. Почти у самого подножия холма сидели верхом на лошадях спиной к Скворцу двое малазанцев — опытные разведчики бывшей Второй армии. Неподалеку от них в каком-то причудливом танце двигалось около дюжины рхиви. Не менее странным было и избранное ими место — кладбище костей. Громадных, просто исполинских.
Командор медленно спустился по склону вниз. Среди костей поблескивали ржавые лезвия оружия, диковинного вида шлемы и фрагменты доспехов. Тут же валялись продолговатые челюсти с остатками острых зубов. Кое-где на обломках скелетов сохранились сморщенные лоскуты серой кожи.
Чем ближе к подножию холма, тем мягче становилась земля. Скворец подъехал к ближайшему всаднику и молча остановился. Разведчик привычно отсалютовал ему.
— Командор, рхиви чего-то там галдят на своем языке: никак не могу разобрать, о чем речь, — сказал он и добавил: — А здорово намяли бока этим демонам — одни кости остались! Их тут было не меньше десятка. Наверное, рхиви знают больше: недаром ведь они копошатся среди трупов.
Скворец кивнул и слез с лошади.
— Следи за ними, — велел он солдату.
Напоминание было излишним: разведчики и так не сводили глаз с кочевников. Просто Скворцу захотелось хоть что-нибудь сказать, дабы рассеять охватившее его гнетущее состояние. Здесь буквально все насквозь пропахло страхом, застарелым и в то же время новым; да к тому же — что было куда тревожнее — тут сохранялось своеобразное напряжение, которое всегда возникает после битвы. Командор видел сотни (если не тысячи) мест сражений, но нигде ему еще не было так тягостно, как в этой долине.