ПАПАПА (Современная китайская проза)
Шрифт:
Старик не спеша подошёл к стене, несколько раз замахнулся ногой на ослабевший поток ветра, наклонился, поднял шляпу, со злостью разорвал её на куски, бросил на землю и растоптал.
«Я разрешаю тебе бежать».
«Я разрешаю тебе бежать за ветром».
«Если можешь, то давай, беги».
То, что раньше было соломенной шляпой, валялось на земле, издавая уже забытый в здешних краях белоснежный аромат пшеничной соломы. Старик смял в комок то, что осталось, — ещё целый околыш шляпы — кинул его на дорогу, втоптал в землю и сказал: «Ну что, почему не бежишь? Ты теперь больше никогда не побежишь! Засуха мне житья не даёт, и ты туда же!» Высказав в сердцах всё, что наболело, он перевёл дух и обратил свой взгляд на дальний склон. Смотрел,
Весь склон хребта на расстоянии восьми с половиной ли от деревни внезапно заволокло пылью огненно-красного цвета, будто там встала полупрозрачная стена. Старик остолбенел: он вмиг осознал, что на том самом склоне играет не лёгкий ветерок, а бушует настоящий ураган.
Он стремительно направился к склону за восемь с половиной ли от деревни.
Полупрозрачное, цвета огненно-красной пыли, похожее на шатающуюся стену облако ещё сильнее сгустилось. Оно двигалось вверх-вниз, словно там начиналось наводнение, и волны, то поднимаясь, то опускаясь, погружали горную цепь в безбрежный океан.
«Конец!» — решил старик.
«А ведь только что лёгкий ветерок, унося мою соломенную шляпу, привёл меня на гору, чтобы я увидел, что поднимается ураган», — подумал старик. Затем сказал вслух: «Я виноват перед тобой, ветерок, мне не следовало замахиваться на тебя! А ещё моя шляпа, она ведь не зря, а чтобы предостеречь меня, полетела вслед за ветром… Какого чёрта я разорвал её? Я стар, очень стар. Совсем сдурел на старости лет и не могу отличить хорошее от плохого». Старик говорил, и слова раскаяния непрерывным потоком лились из его рта.
Когда старик немного пришёл в себя, он заметил, что пыльный ураган вдалеке бесследно исчез, и стало так тихо, как после закончившегося по команде боя. Внезапно свалившаяся тишина оглушила его. Солнце засветило с прежней силой — обильно и безжалостно, отчего в поле опять послышался отчётливый треск — так в знойный день взрываются стручки бобов. Шаги старика замедлились, дыхание стало понемногу успокаиваться, подобно тому, как женщина, которая шьёт обувь, не спеша натягивает нить, делая стежок.
Добравшись до склона, старик ступил на своё поле и тут же оцепенел, словно его ударили ножом в самое сердце. Взору открылась ужасающая картина: побег кукурузы повалило ветром, он дрожал, будто сломанный палец, и под безжалостным солнцем тонкой, словно шёлковая нить, струйкой пролился густой зелёный сок — свидетельство боли и страдания.
После этого случая старик и пёс поселились на горе за восемь с половиной ли от деревни, рядом со своим стеблем кукурузы.
Старик не сомневался, что он должен поступать так, как обычно поступают пожилые люди, которые, охраняя тыкву в период её созревания, постоянно находятся возле неё в поле. Он вкопал четыре столба, соорудил лежанку из створок дверей, а сверху закрепил циновки, заменившие ему крышу. Затем стал обживать это примитивное жилище. В верхней части столбов он вбил гвозди, на которые повесил котелок, черпак, щётку; чашки, сложенные в старый мешок, разместил ниже котелка. На нижней границе поля обустроил очаг. Теперь осталось только ждать — ждать, когда стебель пустит новые листья.
Однако такая быстрая перемена жилища привела к тому, что ночью старик никак не мог заснуть. Когда в небе разлился белый жар луны, он скинул с себя штаны — единственное, что было на нём надето, — и, совершенно нагой, сел на лежанке и закурил. При свете горящей трубки его взгляд непроизвольно наткнулся на то, что, словно фонарь, висело у него между ног. И хотя никого вокруг не было, старик посчитал свой вид непристойным и снова надел штаны. Про себя он подумал: «Я так стар, что дальше некуда, это хозяйство мне уже не нужно. Сейчас побег кукурузы гораздо важнее. Каждый молодой листок придаёт мне новые жизненные силы. А когда-то в молодости они прибавлялись от встреч с любимой девушкой за околицей у колодца».
«Проснулся? — спросил он. — Ты, слепой, спишь так сладко, а я, зрячий, никак не могу заснуть».
Пёс подполз к хозяину и стал лизать ему руки. А старик погладил его по голове, расчёсывая пальцами шерсть. И заметил, как из глазных впадин Слепыша вытекли две прозрачные слезы. Старик вытер их рукой и сказал: «Проклятое солнце, ты иссушило собачьи глаза, у тебя чёрная душа». Он крепко обнял собаку, снова и снова вытирая ей глаза.
Собачьи слёзы, словно два родничка, увлажнили руки. И он стал вспоминать совсем недавние события. Когда случалась засуха, на жертвенном алтаре у околицы деревни всегда выставлялись три блюда с подношениями и два чана с водой. Чаны украшали изображения Лун-вана, Царя драконов — повелителя вод, и они всегда были наполнены до краёв. Между чанами обычно привязывали собаку — так, чтобы собачья голова была обращена к небу. Если она испытывала жажду, то могла попить, чувствовала голод — поесть. Когда она не ела и не пила, её заставляли громко и грозно лаять на солнце. В былые времена самое большее за семь дней, самое меньшее — за три солнце, испугавшись собачьего лая, переставало палить, поднимался ветер, набегали тучи, и начинался дождь. В этом году к алтарю привязали пса, прибежавшего из другой деревни, и заставили его выть полмесяца, но солнце целыми днями пылало непрерывно — в одно и то же время вставало, в одно и то же время заходило.
На шестнадцатый день старик, проходя мимо алтаря, увидел, что воды в чанах не было — часть её испарилась на солнце, часть выпила собака. Один чан был совсем сухой, у другого виднелось обугленное дно. Старик посмотрел на чёрного пса: его иссушенная шерсть свалялась, а горло больше не могло издать ни звука. Он отвязал его: «Беги, дождь не пойдёт». Пёс, спустившись с алтаря, прошёл вперёд несколько шагов и вдруг ударился о стену, повернул в обратном направлении и наткнулся на дерево. Старик подошёл к собаке, потянул её за ухо, и тут сердце его защемило от жалости — он увидел, что оба глаза были выжжены солнцем, глазницы превратились в сухие колодцы. И тогда старик взял пса себе.
А теперь он подумал: «Как же хорошо, что я приютил этого слепого пса, а не то сейчас мне не с кем было бы и слово молвить?»
В воздухе разлилась прохлада: дневной зной начинал спадать. Звёзды и луна над навесом тоже потускнели. «Кап-кап, плюх-плюх», — раздался светло-голубой звук воды, словно кто-то вытягивал рыболовную сеть. Но старик знал, что это не плеск воды, не шелест деревьев и не стрёкот насекомых — это шорох тишины тихой безлюдной ночи.
Старик чесал собачью голову, гладил пса вдоль спины до хвоста и снова начинал с головы. Он расчёсывал шерсть, а пёс лизал его руку… В эту ночь тёплое радостное чувство от того, что они есть друг у друга, наполнило обоих, и они стали ещё ближе. Пёс перестал плакать.
Старик промолвил: «Слепыш, мы с тобой — одна семья, согласен? Когда ты не один, насколько слаще жить!» Пёс снова и снова лизал старческую ладонь, а хозяин продолжал: «Жить мне осталось недолго. Если ты будешь со мной до самой смерти, то можно считать, что я умру счастливым». Слепыш облизал всю его ладонь — от пальцев до запястья, делая это так медленно и так долго, как будто ладонь была длиной в десять или даже двадцать ли.
Старик спросил: «Слепыш, как думаешь, наша кукуруза сможет ещё пустить листья?» Пёс перестал лизать его руку и утвердительно кивнул. А старик продолжил: «Она пустит лист сегодня, завтра или послезавтра? Я засыпаю, не мотай головой, я всё равно ничего не вижу. Голос есть, так говори. Ну что скажешь, она пустит лист сегодня или на следующую ночь?» Старик, не открывая глаз, привалился спиной к столбу, и тёмная тень навеса, словно влажным шифоном, накрыла его лицо. Он уже больше не перебирал шерсть на спине собаки, рука остановилась на её голове, и старик погрузился в тихий спокойный сон.