Паранойя. Почему он?
Шрифт:
– Да спи спокойно, мудак, больше не увидишь!
И все, я просто озверел.
Выскакиваю из машины и лечу следом за этой паскудой. Она, заметив меня, меняется в лице и не глядя, бросается через дорогу.
– Стой, дура, задавят же! – ору во все горло, но она будто обезумевшая летит навстречу своей смерти.
Когда слышу истеричный визг тормозов и гудок клаксона, в груди все замирает. Зажмуриваюсь, как маленький, когда её фигурка исчезает в разом застывшем потоке машин и не дышу. Боюсь пошевелиться, увидеть, узнать… Боюсь, что все так нелепо. Она ведь такая юная, красивая,
Я много в этой жизни повидал смертей, и виновен был, « и мальчики кровавые в глазах» [1]. Вот только я не Бориска Годунов, а они совсем не царевичи Димитрии, невинно убиенные. Сплю, короче, спокойно.
Однако точно знаю, если с этой девочкой что-нибудь случится, спать спокойно я уже не смогу. Винить себя буду, сжирать изо дня в день. И не потому что чувствительный шибко. Нет. Просто прикипел я к ней, как-то так по-особому прикипел, несмотря на то, что она мне костью в горле.
Не знаю, до чего бы я ещё додумался на панике, но тут услышал отборный мат и её крик.
Сам не понял, как сорвался с места и помчался на голос. То, что я увидел, привело в такое бешенство, какое я не испытывал с малолетнего возраста, когда мне просто башню срывало, и я зверски избивал тех, кто мне был не по нраву.
Она сидела на асфальте с разбитыми коленками, рыдала, прижимая ладонь к щеке, а над ней стоял какой-то двухметровый мудила и схватив её за волосы, замахивался для второго удара.
– Шалава, я тебя научу, как под колеса кидаться! – последнее, что он сказал, прежде чем я подлетел и без лишних церемоний и слов, ударил под дых, а после впечатал его мордой в капот.
Как только раздался характерный хруст и кровь хлынула рекой, тишину разорвал Настькин истерический визг.
– Серёжа, не надо! – кричит она, но её голос кажется таким далёким, что я не обращаю внимание.
Перед глазами красной пеленой стоит картина, как эта двухметровая, раскормленная тварь замахивается на нее, и я просто не могу остановиться. Херачу со всей дури, выплескивая скопившееся за утро напряжение. У качка уже давно рожа в мясо, кровь хлещет со всех щелей, а мне мало. Хочу его убить, отбить нахрен все, потому что никто, никакая сука на этой Земле не смеет трогать мою девочку! И плевать мне, что она сама виновата, и что из-за неё он мог сесть в тюрьму. Мне на все плевать! Когда дело касается того, что мне дорого, мои чувства безоговорочны, они не знают объективности и разума. Я просто топлю за своё, а на остальное мне пох*й!
Наверное, я бы и правда убил его, если бы меня не оттащили. Несколько минут бьюсь в руках каких-то мужиков, рвусь обратно в бой, подстегиваемый кипящим в крови адреналином и тестостероном, пока не замечаю приличную толпу.
Но на неё мне похер, меня волнует Настя, а я нигде её не вижу. И вот это по-настоящему отрезвляет. Вернув, наконец, себе свободу, лихорадочно оглядываюсь. Вокруг какие-то перекошенные охающие и ахающие рожи, все гудят, галдят – дорвались до крови и зрелищ сволочи.
– Она туда пошла, - касается моего плеча
Прослеживаю её взгляд и чувствую, как в груди нарастает колючий, острый ком. Сластёнка бредет по аллее босиком сломанной, хромой куклой.
Втянув с шумом воздух, спешу к ней, но тут дорогу мне перекрывает какой-то смелый.
– Слышь, щас менты приедут, будем разбираться.
– С дороги уберись, иначе я тебя так разберу, потому не соберут!
Видимо, моя дикая рожа, бешеный взгляд и окровавленные руки говорили сами за себя. Смельчак решил не связываться, и правильно сделал. Когда я выходил из себя, становился совершенно отбитым.
Растолкав толпу, перебегаю через дорогу и лечу в парк. Завидев ковыляющую Сластенку, сбавляю скорость и аккуратно, чтобы не напугать, подхожу к ней. Накидываю на озябшие плечи свой пиджак, но она тут же шарахается в сторону. Смотрит испуганно.
– Не подходи! – выставив вперёд руку, хрипит сорванным голосом.
– Тихо, все хорошо, - пытаюсь успокоить её, хотя у самого все внутри кипит. Эти её содранные колени и припухшая щека…
– Не приближайся, иначе я буду кричать, - истерично предупреждает она. Поскольку нервы у меня у самого ни к черту, не выдерживаю и рявкаю:
– Да прекрати уже концерт, всем насрать!
Как ни странно, мой окрик приводит её в чувство. С неё будто съезжает маска невменяемой, и вот она уже усмехается сквозь слезы и горько шепчет:
– Я знаю, что насрать, Серёжа. Хоть трахай, хоть расчленяй, хоть под деревом закапывай. Все равно никто не расстроится. Ну, разве что мама – она чёрный цвет не любит, да и про тусовки придётся забыть. Так что вперёд! Ты же хочешь. Я видела. На мне даже трусов нет. Просто платье задерешь и…
– Ты совсем отъехала? Что ты мелешь? – охренев с таких речей, не знаю, что еще сказать.
Да и что тут скажешь? Понятно, что у неё срыв. Слишком много всего навалилось на девчонку за одни сутки, да и вообще, судя по всему, дома обстановка не сахар, а тут ещё я… Первая, мать ее, любовь!
Бедная моя Сластенка, угораздило же. Самое паскудное, что я не знаю, чем ей помочь. Если бы мог, отмотал на три недели назад и не трогал бы, не приближался и даже в сторону её не дышал. Но я не могу, ни хрена я не могу. Поэтому просто протягиваю руку и ласково прошу:
– Иди ко мне, маленькая.
– Зачем? Тебе ведь тоже насрать, - еле слышно произносит, задыхаясь от слез.
– Не насрать, Настюш. Пойдём, - настойчиво тяну её к себе за лацканы пиджака.
– Врешь. Ну, почему ты все время врешь? – качает она головой и уткнувшись мне в шею, плачет навзрыд.
– Не вру, малышка, сейчас не вру, - прижав её к себе, целую в макушку, понимая, что это истинная правда.
Не вру. Не насрать мне на неё. Совсем не насрать. Вот только, что теперь с этим делать?
[1] «И мальчики кровавые в глазах» — крылатая фраза из трагедии А.С. Пушкина (пушкинизм) «Борис Годунов». Используется как указание на чью-либо нечистую совесть; также для описания сильного эмоционального потрясения. Нередко носит иронический оттенок.