Паранойя. Почему он?
Шрифт:
– Дед, ты бы пыл свой поумерил, а то так можно и нарваться. Я из уважения к твоему возрасту и понятиям спущу, конечно, на тормозах, но ты терпение-то моё не испытывай. Лучше о себе и семье подумай. Девки эти, сам знаешь… День вы*бываются, на следующий - возвращаются, а ты потом на всю оставшуюся жизнь инвалид.
– Ты меня тут не запугивай. Без тебя разберусь, что мне делать…
Он что-то ещё говорит, но я уже не слушаю, понимая, что с этим фанатиком за справедливость вести диалог бесполезно. Перевожу взгляд на Настю. Она
Что ж, ей полезно немного встряхнуться, а то думает это все шутки.
– Настя, сядь в машину! Не создавай человеку проблемы, – кивком указав на свой «Гелик», цежу сквозь зубы и продавливаю ее тяжёлым взглядом.
У неё начинают дрожать губы, глаза наполняются слезами от безысходности. Я знаю, какая в ней сейчас идёт борьба: ей страшно и в тоже время она не хочет подставлять человека, который за неё вступился.
Дед уговаривает её не слушать меня, чем ещё больше давит ей на совесть. Не был бы таким рыцарем без страха и упрёка, она бы, возможно, подумала о себе, но в ответ на столь смелую помощь это сложно даже такому цинику, как я.
– Сюда иди, сказал! – рычу меж тем, зная, что только так можно сломать последний бастион.
– Простите, - всхлипывает она, опустив взгляд, словно в чем-то провинилась. И когда дед укоризненно качает головой, срывается на плач.
Ей стыдно и страшно. Зажав рот рукой, бежит к моей машине, стараясь не смотреть на меня. Но заметив, что я иду к таксисту, бросается наперерез.
– Пожалуйста, не трогай его! – хватает она меня за руки и смотрит таким умоляющим, совершенно диким от страха взглядом, будто я какое-то чудовище.
– Руки убрала! – взбесившись, скидываю их.
– Пожалуйста, Серёжа… - шепчет со слезами.
Не выдерживаю, беру её под локоть и усаживаю в машину.
– Сядь, бл*дь и сиди!
– А ты? – вновь хватает меня за рукав пиджака и смотрит, сука, все тем же взглядом истерзанной жертвы.
– А я пойду заплачу за твой проезд!
– Как заплатишь? – ошарашенно выдыхает она, даже плакать перестаёт.
– Деньгами, дура! – рявкаю, чтобы уже, наконец, пришла в себя, и хлопнув дверью, иду рассчитываться с таксистом.
По возвращению обнаруживаю Настьку более менее успокоившейся. Вот только у меня самого спокойствия ни на грамм, кипит все внутри, клокочет.
Сажусь за руль и даю со всей дури по газам, иначе не знаю, что с этой сучонкой сделаю. Все нервы мне вымотала, паскуда!
– Если ты из-за картины… - нарушает она нашу, звенящую от напряжения тишину. И я тут же взрываюсь.
– Да насрать мне на твою убогую картину!
Да, бью! Да, по-больному, в самое уязвимое место. Но мне нужно знать, было ли что-то настоящее или просто заказ.
Когда она вся
Было и есть.
От этого на душе становится легче и в тоже время невыносимо паршиво, особенно, когда она с горькой усмешкой произносит:
– Тогда хорошо, что я её порезала. Она действительно получилась убогой. Не знаю, зачем я её подарила… Глупость какая-то и пафос.
Она тяжело сглатывает и замолкает. А мне от её самоуничижения так херово становится, что хочется заорать: «Глупышка, ну неужели ты не понимаешь, что если бы все было так, я бы ни за что не повесил её в кабинете?!». Но вместо этого беру себя в руки и перехожу к делу. Не время сейчас для сантиментов и поблажек.
– Лучше скажи, какого хера ты шарилась в моем кабинете. Уже слила отчиму инфу?
– Отчиму? – недоуменно смотрит она на меня, что, естественно, бесит.
– Да, бл*дь, отчиму! Не прикидывайся шлангом.
Она несколько секунд ошарашенно хлопает ресницами, а потом её будто озаряет, и она с невольным смешком выдаёт:
– Так ты и есть та «Стена»?
– Какая ещё, нахрен, «Стена»? – не сразу вспоминаю я прозвище, которым меня окрестили москвичи, безуспешно пытающиеся подвинуть с сытного местечка.
То, что его знает Настька, не удивляет. Наверняка отчим и его кодла так и зовут свою операцию. Вояки же любят все эти секретные, кодовые названия. Правда, с фантазией настолько туго, что каждый такой «код», как синопсис к книге – сразу понятно о ком, про что и зачем. С Настенькой тоже теперь все понятно, хоть она и старательно делает вид, что не в теме и просто случайно мимо проходила.
– Господи, это какой-то сюр! – смеётся она, качая головой, будто поверить не может в такое стечение обстоятельств.
Я вот тоже, как ни стараюсь, не могу.
– Хорош разыгрывать комедию и тянуть время!
– Почему у вас с Олей разные фамилии? – словно не слыша меня, спрашивает она.
– Твою мать! Ты специально что ли моё терпение испытываешь?! – ору, окончательно выйдя из себя.
– Ты вообще понимаешь, идиотка, что за ту информацию, что ты слила, убивают? Завозят в лес, дерут во все щели без вазелина, расчленяют и хоронят под ближайшим деревом! Понимаешь ты это или может, тебе наглядно показать?
Она бледнеет. Хотя куда ещё больше? Но, кажется, будто на её лице не остаётся ни одного живого пятна, кроме зеленющих глазенок по пять копеек. А в них такая растерянность и непонимание плещутся, словно весь её мир за секунду перевернулся. Смотришь на это… Дитя дитём. Ей бы дневники сопливые вести, а она в документы крупнейшего металлургического холдинга страны лезет.
И вот, что с ней делать? Сдирать розовые очки с мясом? Не хочу я. Жалко мне её. С другой стороны – если уж родная мать и отчим не делают скидку на возраст и не жалеют своего ребёнка, почему я должен?