Паранойя. Почему он?
Шрифт:
Не знаю, сколько бы я так сидела, предаваясь самобичеванию, но вскоре мое многострадальное колено вновь дает о себе знать, и я больше ни о чем не могу думать. Пожалуй, этому можно даже порадоваться - всё лучше, чем очередной загруз на тему Долгова, но болит так сильно, что альтернатива уже не кажется спасением, скорее наоборот. А вспомнив, что аптечку Олька оставила на кухне, и вовсе плохеет.
Пройти мимо супружеской спальни Долгова, зная, что он там сейчас с Ларисой? Нет, лучше сдохнуть! Я дышу –то с трудом в этом доме. От одной лишь мысли всю наизнанку выворачивает, а если снова,
Можно, конечно, разбудить Олю, соврав, что сама дойти до кухни я не могу, но тогда она наверняка вызовет скорую, а мне только этого для полного «счастья» не хватает.
Господи, ну зачем я согласилась приехать сюда? Зачем позволила вмешаться в свою жизнь? Да лучше бы с Можайским осталась под одной крышей и то было бы спокойней. От всех этих переживаний к ноющему колену прибавляется еще и мигрень. Побродив из угла в угол в надежде, что боль как –нибудь сама утихнет, понимаю, что всё-таки придется спуститься на кухню за аптечкой. Минут десять я настраиваюсь на этот вояж, еще столько же топчусь у двери, но представив, как жалко и по-идиотски выгляжу, беру себя в руки. Выскользнув в полумрак коридора, тихонечко ковыляю к лестнице, то морщась от боли, то замирая от каждого шороха. Я стараюсь не вслушиваться, что происходит за закрытой дверью Долговской спальни, но чем ближе к ней подхожу, тем острее становится мой слух, и отчаянней колотится сердце. Не выдержав, зажимаю уши, и не взирая на боль, прибавляю шагу.
На кухню я буквально врываюсь. Облокотившись на стойку рядом с оставленной аптечкой, выдыхаю с облегчением.
– Ну, наконец – то, а то я уже заждался, - раздается за спиной насмешливый голос Долгова, отчего сердце ухает с размаху вниз. Резко оборачиваюсь и вижу его расхристанный силуэт за столом, освещенный льющимся из окна тусклым светом. На Серёженьке только спортивные штаны и кажется, он вдрызг пьян, судя по почти оприходованной бутылке чего-то крепкого. Это пугает, но вместо того, чтобы уйти от греха подальше, я зачем-то уточняю:
– В смысле «заждался»?
– Да ладно тебе, Настька. Как будто ты не этого добивалась, притащив Ильюшку, - выдает с такой недвусмысленной ухмылкой, что у меня дар речи пропадает. Охренеть заявочки!
– У тебя совсем крыша поехала? Иди проспись!
– Какие мы дерзкие. От жопы что ли отлегло? –сыронизировал он, допивая одним махом содержимое своего бокала.
– А тебе всё моя жопа покоя не дает? – не могу удержаться от издевки, хотя сама трясусь. Диафрагму судорогой сводит от страха. Понимаю, что от этого ненормального можно ожидать, чего угодно, и лучше лишний раз не нарываться, но это сильнее меня. Не могу молчать.
– Ну, ты вроде в этом уже убедилась, к чему вопрос? – продолжает он свои идиотские намеки на то, что я специально выводила его на ревность.
– Господи, что ты несешь? Я пригласила его, потому что он – мой парень! – не знаю, зачем я оправдываюсь. Звучит до смешного жалко, и то, что эта сволочь начинает насмехаться не удивляет.
– Правда, что ли? Бедный пацан. Не хотел
Сказать, что я в шоке – не сказать ничего. Лихорадочно одергиваю футболку, только сейчас вспоминая, что на мне лишь она и трусики. Горло перехватывает спазм, дышать становиться нечем. Я смотрю и не верю, что он только что назвал меня шалавой, слезы обжигают глаза, но я изо всех сил давлю их, лихорадочно подыскивая ответ. Вот только что сказать? Оправдываться, пытаться что-то объяснить? Все равно ему, да и много чести. Поэтому собираю волю в кулак, глотаю слезы и со всем омерзением, которое испытываю сейчас к этому козлу, насмешливо парирую:
– Это ты-то – «сильный самец»? Серьезно? Избил хилого паренька, который тяжелее ручки ничего не поднимал в своей жизни и гордишься этим?
– Избавь меня от этой пафосной хуерги! Если бы я избил твоего додика, его бы вынесли отсюда вперед ногами. А я его, можно сказать, погладил для профилактики, чтоб в следующий раз башкой думал, а не своей… хилой ручкой, - отмахнулся он, отчего у меня вырывается истеричный смешок.
– Господи, Долгов, у тебя от собственной крутости яйца не сводит или они у тебя отлиты по спецзаказу на твоем заводе?
Естественно, он начинает смеяться.
– Ох, Настенька… Твоим бы языком эти, отлитые по спецзаказу, яйца полировать, - поднявшись из-за стола, тянет насмешливо. У меня же кровь бросается в лицо, а сердце начинает колотиться сумасшедшей птицей по мере его приближения. Бежать надо, но я стою, словно парализованная…
– У моего языка для полировки есть объекты почище и посвежее, - парирую еле слышно и тут же жалею об этом.
– Это ты про Ильюшкину «ручку» что ли? –подходит Долгов почти вплотную, обдавая терпким запахом алкоголя и сигарет. Я же только сейчас по-настоящему осознаю, насколько он в бешенстве и не в себе.
Он не просто пьян, он в хлам и кажется, совершенно без тормозов. У него такой дикий, похотливый взгляд, будто оглодавшую зверюгу спустили с цепи. И даже, если сейчас сюда ворвутся Лариса с Олей, он все равно продолжит жрать меня им. Но ужас в том, что несмотря на страх, все во мне откликается на этот взгляд. Низ живота скручивает в горячий, острый узел. По коже бегут колкие мурашки, а во рту пересыхает. Сама не замечаю, как начинаю пятиться. Моя система безопасности воет сиреной, потому что знает, еще шаг, и напряжение, копившееся в нас все эти месяцы, прорвется наружу и тогда… Тогда мне не отмыться от этой грязи.
Однако я не могу усмирить демонов, жадно рвущихся к своему повелителю, и оставить последнее слово за ним.
– А хоть бы и Ильюшкину, - бросаю дрожащим голосом. – Ты ведь сам говорил: в моем возрасте надо все пробовать, изучать, набираться опыта…
– Я так говорил? – хищно облизнувшись, уточняет он, как бы играючи, хотя от самого идут потоки ярости, распинающие меня на стене, словно бабочку на клочке бархата. – Тогда самое время попробовать взрослого, опытного мужика. Должен же у тебя быть образец для сравнения.