Пария

Райан Энтони

– Реалист и фанатик в одной роте, – задумчиво отметил юный аристократ. – А ты кто? – добавил он, глядя на меня и поднимая бровь, и та лёгкая улыбка снова заиграла на его губах.

– Ещё хуже, – ответил я, и его улыбка слетела, как только я приставил лезвие топора к его подбородку. – Циник. А теперь, – я положил руку на его закованное в доспехи плечо и толкнул так, что он споткнулся, – будьте любезны, милорд, ступайте молча.

Мы потопали дальше, отводя взгляды от убийств на своём пути. Люди были озабочены скрупулёзным выполнением королевского эдикта, что избавило

нас от излишнего внимания, но количество жертв сокращалось, и пьяные от крови солдаты неизбежно принялись искать новых.

– Эй, а это кто тут? – поинтересовался коренастый парень и захлюпал по грязи нам наперерез. В одной руке он держал заляпанный кровью топорик, а в другой – бутылку. Расфокусированный взгляд и вонь изо рта подсказали мне, что пьян он не только от крови.

– Он же не из наших благородных пидорков, а? – заметил коренастый, приглядываясь к сэру Уилхему, и взмахнул топориком, разбрызгивая красные капли по голубой эмали доспехов. – Я видел какого-то гада, который ехал в нашу сторону как раз в таких симпатичных доспехах…

– Шевелитесь, – сказал Брюер, встав между пленником и чересчур любопытным солдатом. Тот был не настолько пьян, чтобы проигнорировать предупреждение и послушно отошёл в противоположную сторону, хотя и бросил через плечо пару огорчённых взглядов.

– Мы привлекаем слишком много глаз, – сказал я, поворачиваясь к его светлости, и потянулся к застёжкам наручей. – Доспехи лучше снять.

– Эти доспехи, – фыркнул сэр Уилхем, отдёргивая руку, – стоят больше, чем вы трое заработали за всю жизнь.

– Хочешь умереть? – спросил я, взявшись за край его горжета, и подтащил к себе. – Слушай, напыщенный, изнеженный еблан! Капитан хочет, чтоб ты жил, и я сделаю всё, что смогу для этого. Но, раз уж я сегодня спас ей жизнь, вряд ли она повесит меня, если у меня не получится. Поэтому делай, что сказано, или брошу твою благородную тушку у ног следующего солдата роты Короны.

Заметив в нескольких шагах трупы двух коней, валявшихся друг на друге, я затащил его за эту кишащую мухами кучу. Его красивое лицо снова осунулось от горя, пока мы снимали его доспехи – наручи, поножи, и множество других частей – и отправляли в мешок, который Тория припасла под обещанную добычу.

– Думаю, капитан разрешит нам оставить их себе? – спросила она. Она подняла мешок, звякнув доспехами, и невесело улыбнулась сэру Уилхему. – Раз уж они так дорого стоят, а нам не досталась наша доля добычи на поле. – Она наклонила голову при виде кучки кордвайнцев, ругавшихся над полуголым трупом павшего рыцаря.

– Толпа животных, поглощённых жадностью, – усмехнулся юный аристократ. – Как и говорил о вас Истинный Король.

– Забавно, – ответила Тория. – Наш капитан говорила о вас примерно то же самое.

Без доспехов сэр Уилхем выглядел как молодой человек стройного и атлетичного телосложения в рубашке и штанах из тонкого хлопка. Ростом он был примерно с меня, только нос ему не ломали, а на теле не было множества отметин суровой жизни. Не сомневаюсь, что в другое время он производил бы впечатление. Но, съёжившийся, измученный от жалости к себе и лишённый

атрибутов достатка, он выглядел жалко и человечно. А ещё он по-прежнему выглядел пленником.

– Вот, – сказал я, стаскивая кожаную тунику. – Наденьте. Если кто-нибудь спросит, вы потеряли секач в битве, а мы ищем просящего Делрика, залатать раны.

Мы побрели дальше под ругань Брюера, отгонявшего мух от раненой руки, а Тория вскоре измучилась нести мешок с доспехами и потащила его по грязи. Удача улыбнулась нам, и мы больше не привлекали взглядов, хотя, когда мы добрались до зелёной не вытоптанной земли, кое-что привлекло мой взгляд.

На высоком шесте, который держал воин впечатляющего роста, развевалось знамя с серебряным ястребом герцога Шейвинской Марки. Рядом с ним стоял человек куда менее примечательного вида, зато в намного более хороших доспехах, который читал развёрнутый свиток. Его слова адресовались паре десятков связанных пленников, стоявших на коленях и съёжившихся под опущенными алебардами людей в герцогских ливреях. Большинство из тех, кто встретил свой конец в сумерках этой битвы, стали жертвами безрассудного убийства, а вот герцог Эльбин Блоуссет, по всей видимости, желал вершить такие дела на более формальной основе.

– Ибо государственная измена не оставляет место для пощады, – зачитывал он голосом, который, как я понял, должен был символизировать суровое и непримиримое правосудие. А вместо этого на мой слух он напоминал гнусавый бубнёж равнодушного священника в пустом святилище. – Ни завещание, ни раскаяние, как словесное, так и денежное, не покроет преступление предателя, и его единственное обязательство – принять справедливое наказание без неблаговидных жалоб и трусливых проявлений. Так постановил король Томас Алгатинет сего дня перед лицом мучеников в знак смиреннейшей благодарности за благодать Серафилей.

Он ещё некоторое время говорил, то ли желая продлить страхи пленников, то ли из любви к своему голосу. Впрочем, я почти не слушал, поскольку всем моим вниманием завладела стройная и прекрасно одетая фигура, стоявшая в нескольких шагах справа от знаменосца. Ветерок играл свободно перевязанными волосами цвета лисьего меха, которым был оторочен её плащ. Её лицо казалось бледным и напряжённым – она явно не получала удовольствия от того, что вот-вот случится, но и отводить взгляд не собиралась. Её красота не померкла с годами – более того, я почувствовал, что очарован сильнее прежнего.

– Элвин! – резко сказала Тория, и громкости её голоса хватило, чтобы привлечь внимание женщины в плаще с лисьим мехом. Голова у неё резко повернулась, взгляд мгновенно остановился на мне. От потрясения суровые черты лица смягчились, его оттенок из бледного быстро стал почти белым, глаза расширились, и она непроизвольно отступила назад. И хоть я понимал, что годы были не очень-то добры к моему лицу, Лорайн явно без труда его узнала.

От очередного настойчивого крика Тории я замер и понял, что и сам непроизвольно сделал несколько шагов. А ещё я крепче сжал топор и, хоть сам того не помню, свободной рукой взялся за рукоять ножа.