Пария
Шрифт:
И когда небо потемнело и пошёл дождь, в святилище наконец-то появилась Сильда с усталой, но довольной улыбкой и осмотрела ряд напряжённых выжидающих лиц.
– Хорошо прощаться с не обременённой душой, – сказала она.
– Будем надеяться, это остудит его ярость, когда он обнаружит наше отсутствие, – сказал я.
К моему удивлению, Сильда рассмеялась, и это был совершенно странный звук в атмосфере, наполненной пугающим ожиданием.
– Некоторые вещи неподвластны даже примеру мучеников. – Она вдохнула и пошла по туннелю. – Пойдём?
– Не хотите немного отдохнуть? – спросил я. – Переход до Каллинтора будет тяжёлым…
– Меня поддержит благодать Серафилей, – ответила она, беззаботно махнув рукой. –
Сильда мудро выбрала четверых самых опасных прихожан первыми забираться по лестнице. Тории выпало лезть первой, поскольку она была самой шустрой и лучше всех видела ночью. За ней – Брюер с арбалетом наготове, чтобы покончить с любым неудачником, которого она заметит. Следующий – Хеджман с пращой. Большую часть жизни он прожил в диких землях, прекрасно владел этим оружием и, как и Конюху, религиозное рвение не мешало ему мастерски действовать, когда возникала необходимость насилия. Я должен был идти следом и помогать Сильде, когда она вылезет из шахты. Когда выход будет обеспечен, остальные прихожане последуют за ними, разделившись на десять небольших групп, и разными курсами пойдут в Каллинтор. Могло показаться, что безопаснее было бы двигаться всем вместе, но на самом деле так бы нас быстро заметили и устроили резню. Какое бы самодельное оружие мы ни изготовили, эта группа не сравнилась бы с вооружёнными людьми на лошадях, как бы ни благоволили Серафили этому мероприятию.
Резчик сообщил, что лестница может выдержать не больше пятерых за раз. Взбираясь позади Хеджмана, я чувствовал, что даже это слишком много, и старался не вздрагивать от скрежета скоб и треска досок. Казалось, подъём занял больше времени, чем нужно – время тянулось, как часто бывает перед важными и необратимыми событиями. Я заметил, что на каждой перекладине лестницы сражаюсь со странной нерешительностью. Сегодня я либо умру, либо освобожусь. Как только выберусь из шахты, пути назад уже не будет. Последние четыре года во многих отношениях воплощали собой несчастье и испытание, но ещё Рудники оказались намного более безопасным и поучительным убежищем, чем любое из всех, где я оставался, пока был разбойником. Мой разум и навыки многократно расширились под руководством Сильды и прихожан, которые, хоть и были по большей части туповатыми, зато намного меньше капризничали и возбуждали во мне мстительную жилку, по сравнению с членами обречённой банды Декина. А ещё Тория оказалась единственной душой, кого я мог назвать другом. И сегодня это могло закончиться, вместе со всем остальным.
Болезненного шлепка холодной грязи, упавшей мне на лицо, хватило, чтобы оборвать самоанализ вместе с приступом нерешительности. Этот курс был установлен много лет назад, и от него нельзя отказаться лишь из-за трусливой прихоти. К тому же, что за человек станет думать о Рудниках, как о доме? У Сильды есть своя миссия, а у меня – своя. И ни одна не исполнится, если мы будем копать руду, чтобы набить кошельки аристократов.
Когда мы подобрались к верху шахты, дождь полил ещё сильнее, и протесты лестницы утонули в оглушительном раскате грома. Взглянув наверх, я в свете молнии увидел выход и стройный силуэт Тории, похожий на бегущего паука. Она выползла наружу и пропала в темноте, когда молния, померцав, погасла. Лестница сдвинулась и угрожающе качнулась – это Брюер поднял свою немалую тушу на открытое пространство. Я сдержал проклятие, когда башмак Хеджмана кратко, но болезненно задел мою голову, а затем ещё одна вспышка молнии высветила, что он тоже выбрался наружу.
Я помедлил, чтобы исчезло цветное пятно перед глазами, и по последним перекладинам выбрался на поверхность. Там подождал Сильду возле края дыры, потом посмотрел вниз, чувствуя, как влажная трава шевелится от ветра и ласкает мне лицо. Но шахта оставалась тёмной и пустой.
Я наклонился, вглядываясь
– Восходящая! – И сразу же услышал нечто новое: свежее сочетание звуков, которое наверху поглощал шум грозы. Крики. Вопли. Одни сердитые. Другие наполненные болью. А ещё доносились приглушённые, но различимые моим натренированным слухом лязг и грохот металла об металл.
– Сильда! – Крикнул я, опустившись на несколько перекладин, и замер, увидев во вспышке молнии бледный овал её лица. Оно вмиг исчезло, но на этот краткий миг я увидел в её чертах больше эмоций, чем когда-либо. Она плакала, но в то же время улыбалась той самой безмятежной улыбкой, которую я так хорошо знал – улыбкой, которая говорила всем, кто её видел, что эта женщина знает всё, что стоит знать. Но в её влажных глазах сияло и немало печали. В последующие годы я иногда пытался убедить себя, что на этом поражённом, и всё же довольном лице присутствовало и чувство вины, но знал, что это всего лишь утешительная ложь. Душа, обладающая такой убеждённостью, неспособна чувствовать вину.
– Все мы заслуживаем находиться здесь, Элвин, – сказала она мне, и её голос было едва слышно за грозой и грохотом сражения внизу. – Но некоторые заслуживают второй шанс, которого я не прошу, поскольку это мой приход, и в нём я собираюсь оставаться.
– Не дури, блядь! – от паники я забыл все условности, спустился ниже и потянулся вниз, чтобы схватить там, где по моим представлениям была её рука. – Мы почти на месте. Ваша миссия! Вспомните свою миссию!
– Ты – моя миссия, Элвин. Завещание, которое я тебе отдала. Свиток мученика Каллина. Ты и они – вот мои дары миру, который я подвела. Я знаю, в своём сердце ты ещё не познал истину Ковенанта, но со временем познаешь. В этом я уверена.
– Пойдёмте со мной, и увидите сами! – Я махал рукой, пытаясь ощутить хоть малейшее касание к ней, но почувствовал лишь едва заметное тепло её дыхания на своих пальцах, когда она сказала последние слова, что я от неё слышал:
– Я оставила лорду Элдурму записку, проинструктировав, чтобы он её не читал до полуночи. Сказала ему, что в ней последний шаг его снятия бремени с его души. Ибо, чтобы душа освободилась от греха, она должна познать себя, свою истинную природу. Он тюремщик душ, заслуживающих наказания. А ты – человек ищущий искупления, которое приведёт к чему-то намного лучшему. – Она замолчала на миг, её губы поцеловали мою руку, а потом её пальцы втиснули что-то в мою ладонь. – Прощай, Элвин.
После короткой паузы далеко внизу посреди хаотичного хора голосов раздался глухой удар. Он возвестил краткую остановку в какофонии, за которой последовал внезапный и жестокий всплеск. Множество отчаянных глоток кричало имя Сильды. Несколько исступлённых мгновений разносилось эхо удара и лязга оружия, а потом медленно стихло. Вызывающие крики сменились предсмертным бульканьем и сильными, влажными ударами, знакомыми по любой мясной лавке.
Я висел, вглядываясь в черноту, в которую сверху лил дождь, а потом лестница затряслась ещё сильнее, задёргалась и заскрипела под тяжестью дюжины, если не больше, взбирающихся тел.
– Элвин! – пронзительный и отчаянный крик Тории заполнил шахту. – Где ты, блядь!?
Тогда меня охватила знакомая целенаправленность – разбойничий инстинкт, заявивший о себе с холодной непримиримостью. Она мертва. Спасайся сам.
За несколько бешеных секунд я вскарабкался, преодолев оставшееся расстояние до верха и вывалился на залитый дождём луг с высокой травой, которую яростно хлестала гроза.
– Восходящая? – требовательно спросил Брюер, крепко схватив меня за руку. Я вырвался и уставился на монету, лежавшую в ладони: единственная реликвия мученика Каллина, последний дар восходящей. Сунув её в карман, я бросился к дыре, схватил верхнюю скобу лестницы и сильно потянул.