Пария
Шрифт:
«Жалкий ты бедолага», – подумал я, тщательно стараясь не показать на лице никаких эмоций. Я уже научился остро чуять, когда лучше молчать. За всё время на Рудниках это, пожалуй, был самый ценный урок, что я выучил, помимо грамоты.
– Мне нужно снять бремя, – продолжал лорд Элдурм. Его глаза увлечённо исследовали письмо, и осознание, которое в них светилось, напоминало мне редкие моменты, когда Конюх убеждал себя, будто бы на него снизошло какое-то новое и важное прозрение об учении Ковенанта. Эта мысль вызвала другую любимую цитату Сильды из свитка мученика Каллина: «Каждый человек лжец, но хуже всего та ложь, которую
– «Нашим путям суждено следовать разными курсами», – шёпотом читал лорд Элдурм, и страница дрожала в его руке. – Теперь мне ясно, что нужно делать. Мой путь должен измениться, чтобы встретиться с её. – Он коротко усмехнулся, опустил письмо и обратился ко мне: – Завтра ты приведёшь мне восходящую Сильду. Если и есть душа, способная снять с моей души бремя греха, так это она.
Я удержал слова о больных коленях восходящей, прежде чем они слетели с моих губ. Наваждение его светлости предоставляло возможность, ради которой, как я знал, Сильда, не задумываясь, будет готова терпеть боль.
– Обязательно, милорд, – ответил я, низко кланяясь, и, выпрямившись, добавил: – А древесина?
– Да, хорошо. – Он махнул рукой в сторону двери. – Скажи сержанту Лебасу дать тебе всё необходимое. И паства восходящей получит на этой неделе ещё три мешка в благодарность за эту находку.
– За что прихожане благодарят вас от всего сердца, милорд. – Я снова поклонился, но уже ускользнул из его внимания. Когда я уходил, он встал перед окном, уставившись вдаль, и сцепил руки за спиной, постоянно сжимая их, что, как я знал, означало выражение отчаянной надежды. В последующие годы я нередко чувствовал, что моё презрение к нему было бы сильнее, если бы не факт, что со временем я стану во многих отношениях его зеркальным отражением.
– Хорошо, что этой шахте не нужно работать хоть сколько-нибудь долго, – сказал Резчик, проводя рукой по влажной скале. – На мой вкус мы слишком близко к реке.
Закинув руку на перекладину лестницы, я посмотрел наверх и увидел, как он критически осматривает верхние своды шахты. По мере того как она сужалась, среди камней стала появляться земля, а ещё становилось всё больше воды. Иногда она текла всего лишь струйками, которые увлажняли камень, а в других местах энергичные потоки постоянной блестящей дугой падали во мрак. Меня же сильнее тревожил не вид воды, а скрежет и стоны от окружающих камней, иногда сопровождавшиеся дрожью, когда обрушивались невидимые трещины или вода прокладывала новый и возможно опасный канал.
– Но она же устоит? – спросил я, раздражённо моргая, поскольку на лоб плюхнулась крупная капля воды.
– Пока да. – Резчик покачал головой, и мне на лицо снова полетели брызги с влажных завитков его бороды, которая в обычное время торчала копной размером с енота. – Но не долго. Понимаешь, реки не заканчиваются берегами. Некоторые на многие мили тянут свои воды под землёй, а вода против камня в конечном счёте всегда побеждает.
Мой взгляд упал на железную скобу, крепившую лестницу к стене шахты. Грубая штука из полурасплавленных гвоздей и отходов, одна из множества вбитых в скалу за последние четыре недели. Без раствора, который бы удерживал скобы, они наверняка рано или поздно вывалятся. Когда мы сосредоточили усилия на шахте, обычно немаленькое производство железной руды прихожанами сократилось. Лорд Элдурм согласился с недостачей,
– Мы дойдём до поверхности дня за три или около того, – сказал Резчик. – И тогда уже ждать будет нельзя. Ты должен ей сказать.
Он посмотрел вниз, встретившись со мной взглядом. Хотя он был, пожалуй, самым спокойным из прихожан, я видел, как с каждым днём, приближавшим нас к побегу, в нём растёт отчаяние. Последователи Сильды оставались преданными, но, глядя на их нарастающую жажду освобождения из Рудников, оставалось только гадать, сколько эта преданность продлится.
– Я скажу ей, – ответил я, карабкаясь вниз в темноту и пытаясь не слушать протестующий писк скоб.
Сильда, когда я вошёл, вычитывала последнюю копию свитка мученика Каллина. Гордость не позволяет мне называть тот свиток лучшим описанием его истории из всех, но другие писари так его называли, и даже те, кого нельзя считать просто стаей завистливых писак, недостойных своего звания.
История раскаявшегося вора стала основным средством, с помощью которого Сильда учила меня письму, и моя первая попытка переписать её напоминала работу самого неуклюжего ребёнка. И всё же я её сохранил. Другие работы, возможно куда более важные, я за долгие годы потерял или выбросил, но не тот первый нетвёрдый шаг по пути писаря. Понимаете, дело было не только в изучении букв – за этими корявыми словами скрывалось понимание, поскольку, направляя мою руку, Сильда направляла и мой разум. История этого отсталого королевства. Семейные узы крови и родства, которые его связывали. Договор между Ковенантом и Короной, который она называла «насущной необходимостью». Всё это я выучил через мученичество Каллина, вора, который украл её сердце спустя три века после смерти.
– Нашли ошибку? – спросил я, остановившись в дверях её комнаты. – Наверное, снова корявый завиток?
– Нет. – Она улыбнулась, оторвавшись от свитка. – Из того, что я видела, это прекрасный и идеальный документ, каким только может быть союз чернил и пергамента. Элвин, пускай твои навыки и не полны, но они значительны.
Я сдержал желание самодовольно ухмыльнуться, а вместо этого скромно ответил:
– Благодарю, восходящая.
Она фыркнула, видя меня насквозь, как и всегда.
– Гордыня и тщеславие в итоге тебя прикончат, – со вздохом упрекнула она меня. – Выкладывай уже. Ты такой почтительный только когда надо сказать то, что мне не понравится.
– Шахта будет закончена за три дня, – сказал я. – Резчик говорит, после этого она долго не простоит.
– Понятно. – Она отложила свиток, откинулась назад и жестом предложила мне занять моё обычное место. – Кажется, мы уже давно не обсуждали твои расчёты. К каким выводам ты пришёл за последнее время?
Я недоумённо нахмурился, стоя в дверях.
– Шахта…
– Я слышала, Элвин. – Она настойчиво указала на сложенный письменный столик, и я уселся на своё обычное место. – А теперь, – сказала она, выжидающе улыбаясь, – расчёты.
– Я много думал о родне Эрчела, – начал я. – Пытался вспомнить как можно больше имён. Составил список – кузены, дяди, тёти и так далее. У Эрчела много родни, но их сложно запомнить, помимо редких историй об отличном ограблении или особенно жестоком убийстве. Его дядя среди них был единственным примечательным, и даже если я могу допустить, что он в этом участвовал, то мне не верится, что ему хватило мозгов организовать западню. По крайней мере, западню, которую Декин бы трижды не разгадал.