Пария
Шрифт:
Я не могла терпеть их тяготы и установила правило, по которому ни один паломник не мог уйти, пока я не решу, что ему хватит сил на обратное путешествие. Пришлось построить возле святилища лечебный дом, который вскоре стал привлекать не только паломников. Кордвайнские топи, хоть и удалённые, но вовсе не безлюдные – там живут торфорезы и рыбаки, которые кормятся в каналах у побережья. Они выносливы, но, как и все люди, подвержены ранам и болезням. И потому они стали приходить за помощью, которую я им оказывала, поскольку такова роль Ковенанта. Я немного умела лечить, а за
Это заняло почти десяток лет, но в конце концов святилище мученика Лемтуэля переросло в деревню приличных размеров под управлением Ковенанта – местом, куда приходили за исцелением больные как душой, так и телом, а другие… – на этом месте голос Сильды стих. Она вздохнула и прислонилась ко входу в свою комнату, повесив голову. Внезапно она показалась намного старше, и вся жизненная сила, которая скрывала морщины на её лице и седину в волосах, утекла, обнажая усталую женщину, постаревшую не по годам.
Когда она снова продолжила свой рассказ, в её голосе появился новый незнакомый оттенок грусти.
– Другие, – сказала она, – приходили за искуплением. За отпущением, которое может даровать только благодать Серафилей, после правдивой и всеобъемлющей исповеди в самых страшных грехах. Одним холодным утром, на рубеже осени и зимы, туда пришли три души – два юных рыцаря сопровождали молодую женщину красивой и благородной внешности с раздутым от беременности животом. Она приехала с двойной целью: благополучное рождение ребёнка и исповедь в грехах.
Сильда перевела на меня глаза, выпрямилась, и вся усталость слетела с неё так же быстро, как и опустилась:
– Теперь можешь начинать писать.
И так я писал, а она говорила, и за следующий час моё перо почти не прерывало своего пути по странице. Полученный в результате документ, сейчас, когда я о нём думаю, вызывает во мне лёгкий стыд, поскольку он не похож на работу настоящего писаря. Там много ошибок, много зачёркнутых слов и клякс, поскольку история, которую она рассказала, часто заставляла мою руку дёргаться, а иногда и дрожать. Когда всё закончилось, я понял, какой ужасно наивной была моя вера в то, что судьба всех каторжников на Рудниках заслужена.
– Благодарю тебя за преданное и усердное внимание, Элвин, – сказала она, когда я поставил точку в последней строчке. – Это дело я доверяю лишь тебе одному. Ты вынесешь его отсюда и, когда придёт время, откроешь его содержание.
– Когда? – спросил я, глядя на пачку страниц, словно на свернувшуюся и шипящую змею. – Открою кому? – я ничуть не сомневался насчёт достоверности завещания Сильды и, частично благодаря её урокам, имел представление о последствиях, если оно станет общеизвестным. Она вручала мне нечто, обладающее огромной силой, но и с ужасными последствиями.
– Ты узнаешь, – заверила она меня. – А теперь, – с привычной живостью продолжила она, – нам нужно сочинить совершенно особую ложь, чтобы убедить лорда Элдурма выдать нам ещё древесины.
ГЛАВА
Лорда Элдурма я нашёл несчастным, и в то же время, удачно для моих целей, очень рассеянным. Он сидел, ссутулившись, за своим столом, на котором запечатанных писем было навалено больше обычного. Оставались неоткрытыми все, кроме одного, в котором была короткая записка – разглядеть больше, мельком взглянув на перевёрнутую бумажку, у меня не получилось. А ещё написана она была неровным и шипастым почерком, что указывало на быстро накарябанное письмо, которое не так-то просто расшифровать. Впрочем, мне удалось прочесть последнюю строчку и удивительно отчётливую подпись: «Ваш друг навечно, Эвадина».
Похоже, лорд Элдурм получил ответ на своё изъявление и счёл его совершенно разочаровывающим.
– Древесину? – произнёс он, и голос его выдавал почти полное отсутствие интереса, а взгляд едва оторвался от записки.
– Да, милорд, – со сдержанной заинтересованностью ответил я. – Чтобы в полной мере исследовать новооткрытую жилу. – Я кивнул на камень, который положил на его стол – корявый и уродливый, с бурыми пятнами и металлическим блеском. – Резчик полагает, там можно будет найти намного больше такого.
Лорд Элдурм моргнул и нашёл в себе силы на секунду сосредоточиться на камне.
– Медь?
– Так и есть, милорд.
На самом деле этот кусок медной руды был единственным, который удалось откопать на Рудниках. Шесть лет назад он вылетел из-под кирки Брюера, и по указанию Сильды об этом никогда не рассказывали его светлости. Резчик считал, что наверняка можно найти и больше, но не было никаких способов разведать залежи, кроме как по случайности или путём очень большого увеличения масштабов раскопок. С учётом того, что цена на медь намного выше, чем на железо, Сильда знала, что открытие существенной жилы означало бы приток новых каторжников. И, чтобы получить долю в таком богатстве, лорды стали бы отправлять орды своих отбросов, а не просто худших из злодеев.
Лорд Элдурм, приподняв бровь, задумчиво поджал губы:
– Отец всегда думал, что здесь можно найти намного больше богатств, если только копать поглубже.
– Несомненно, весьма предусмотрительный человек, милорд.
– Нет. – Лорд Элдурм вздохнул, снова посмотрел на записку, протянул руку и провёл пальцем по тщательно выведенной подписи. Жест мелкий, но ясно говорил мне о том, что, каким бы удручающим ни был ответ леди Эвадины, этого мужчину по-прежнему снедала безнадёжная тоска.
– Мой отец, – продолжал он монотонно бубнить, – был грубияном, который ни разу не отрывал книги, больше всего любил выкрикивать кощунства против Ковенанта и особую радость находил в жестокости. В день, когда он умер, больше всего я сожалел, что моя любимая мать не дожила, чтобы вздохнуть от облегчения при виде его страданий. Возможно… – Голос его стих, брови нахмурились, а глаза раскрылись от осознания. Он наклонился вперёд, во взгляд вернулась живость, и он крепче сжал письмо. – Возможно, поэтому я недостоин. Она видит во мне грех, грех ненависти к моему отцу.