Пария
Шрифт:
– Ты её ненавидишь за то, что для твоего народа она отступница, – сказал я. – Её ветвь учения не соответствует твоей…
– Я вовсе её не ненавижу, – оборвала меня Тория. – И это хуже всего. У неё есть дар влюблять в себя людей, даже когда они видят, что она несёт погибель. Но люби её или не люби, нет смысла бежать отсюда, только чтобы сгореть в еретическом огне ещё до конца года… – Она сердито замолчала, а я повернулся к туннелю и нахмурился, услышав тихое эхо, не подходившее к её обличительной речи. – Ты слушаешь? – требовательно спросила она, сильно пихнув меня.
– Тихо! – рявкнул я и прищурился, вглядываясь
– Что?.. – Тория умолкла, а эхо резко стало громче, грохот и шипение превратились в гремящий каскад, который мы с ужасом оба сразу ясно опознали.
– Обвал!
Я потянулся к её руке, но Тория никогда не колебалась в случае опасности, и сейчас уже карабкалась на четвереньках впереди меня, по узкой расщелине выползая в следующую камеру. Я пополз за ней, обдирая руки в лихорадочной необходимости высвободиться, и чувствуя, как первые обвалившиеся камни уже стучат по моим дёргающимся ногам. За последние четыре года мы стали свидетелями нескольких обрушений туннелей и ужасной судьбы тех, кто оказался погребённым – с раздробленными костями они цеплялись за жизнь, твёрдо зная, что спасения не будет.
– Быстрее! – крикнула Тория, пока я с трудом пробирался по расщелине. Она схватила меня за руку и потянула, ругаясь сквозь стиснутые зубы. – И нахуя ты вымахал таким большим?
Со взрывным воплем облегчения я выбрался из расщелины и упал на Торию, и тут же густые миазмы пыли и песка заполнили камеру. Захлопнув рты и зажав носы, мы наощупь двинулись к укреплённому проходу в следующую камеру. Вдохнуть эту штуку полной грудью было бы столь же смертельно, как оказаться погребённым под тонной камней.
Я полз, пока рука не нащупала деревянную балку. Тория схватилась рукой за мой пояс, и мы ярдов двадцать ковыляли по проходу до гораздо большей пещерообразной камеры. Когда мы до неё добрались, мои лёгкие уже горели огнём, и я был не в состоянии подавить инстинктивное желание дышать. Пыль добралась и сюда, но уже не была такой густой, а значит, внезапный вдох меня бы не убил, но я всё равно закашлялся и блевал, пока покров не начал оседать.
Я протёр заплаканные глаза и увидел, что Тория согнулась пополам, извергая бренди с песком, а потом перевёл взгляд на проход. Свет исходит только от одного факела в подпорке, вбитой в стену. Свет был слишком слабым, чтобы различить хоть что-то в глубине туннеля, но судя по продолжающемуся грохоту и скрежету падающих камней, я понял, что наша недавняя дискуссия, возможно, уже не актуальна. Побег теперь казался таким же далёким, как звёзды ясной ночью. Впрочем, на этот раз в кои-то веки мой пессимизм оказался необоснованным.
– Поразительно. – Резчик стоял в вертикальной шахте, глядя на чернильную темноту наверху, и задумчиво теребил пальцами густую бороду. Неделя тяжёлого труда ушла на то, чтобы убрать из туннеля наваленные камни – некоторые крупные булыжники пришлось разбивать, прежде чем уносить. Их пришлось складывать в Святилище мученика Каллина. Если бы столько камня разом подняли наверх, то это непременно вызвало бы подозрения часовых на стене.
Мы ожидали, что сам туннель будет завален ещё большим количеством обломков, но вместо этого обнаружили, что теперь он пересекается с новой
– Уже понятно, насколько высоко она поднимается? – спросил Брюер, подняв факел, который осветил лишь влажную скалу без каких-либо признаков свода.
– Сложно сказать, – ответил Резчик, подёргав ещё себя за бороду, а потом запрокинул голову и от души крикнул во мрак. Его голос отдавался эхом, но не так долго, как я ожидал – жутко отчётливый крик быстро вернулся к нам.
– Судя по звуку, она тянется на добрых тридцать футов или около того, – заключил Резчик. – И я думаю, мы тут всего в полусотне футов под землёй.
Помимо Резчика, Брюера и меня, из прихожан здесь была только Сильда, и я заметил, что только она не стала ни с кем многозначительно переглядываться. Напротив, она стояла, скрестив руки, опустив голову и сильно нахмурив лоб, а её лицо не выражало ничего похожего на неожиданную радость, которую я видел в угловатом облике Брюера.
– Забираться тут будет нелегко, – продолжал Резчик, проводя рукой по влажной стене камеры. – Но возможно, с хорошим запасом досок, чтобы сделать лестницы. А если найдём побольше гвоздей, то я смогу сделать из них скобы, чтобы прикрепить к камню…
– Как долго? – встряла Сильда, всё ещё хмурясь.
– Всё будет зависеть от запасов, восходящая. – Резчик извиняюще развёл руками. – Если у нас будет всё необходимое, то можно справиться за пару недель.
– Недель, – со смехом повторил Брюер, но улыбка резко слетела с его губ под острым взглядом Сильды.
– Необходимы расчёты, – сказала она Резчику. – Постарайся всё посчитать как можно точнее и экономнее. – Она сурово посмотрела на него, потом на Брюера, и в её голосе послышалась редкая командная нотка: – Ничего не говорите остальным. Если спросят, скажите, что работы в туннеле приостановлены, пока не убедимся, что тут безопасно.
Она так и смотрела, пока оба мужчины мрачно не кивнули в знак согласия.
– Элвин, – сказала Сильда, повернувшись. – Пойдём со мной.
Комната восходящей Сильды располагалась близко ко входу в святилище – в тесной нише, где из мебели имелись только холщовый матрас и маленький письменный столик. Столик ей сделал плотник, отправленный на Рудники за кровавое убийство своей жены и сына лорда, которых застал на свидании. Он был одним из первых прихожан Сильды, и, пока не скончался от чёрных лёгких, с удивительным мастерством сделал много разных предметов из тех остатков древесины, какие только мог отыскать. Письменный столик стал его величайшим и самым дорогим достижением, который я ценил не меньше, чем восходящая, поскольку именно на нём она учила меня грамоте.
– Принеси воды и все чернила, что остались, – сказала она, когда мы дошли до комнаты. – Мне нужно кое-что продиктовать, и это займёт немало времени.
Собрав всё необходимое, я сел на матрас и поставил столик, чувствуя привычное удовольствие от изобретательности его конструкции. На первый взгляд он казался простой лакированной коробкой с петлями на одной стороне. Несколько быстрых движений преображали её в столик на коротких ножках, где чернильница и кожаная поверхность для письма располагались под удобными для чистописания углами. Я давно решил, что каким бы способом я не убрался из этого места, столик отправится со мной.