Пария
Шрифт:
– Слишком поздно, – сказал я, убирая руку, чтобы взмахнуть ею в сторону крови, которая уже растеклась до дальней стены. – Это уже не зашить.
Мне показалось любопытным, что Эрчел почти не отреагировал на неизбежность собственной смерти – только слабо застонал и уронил голову набок. Видя, как тускнеют его глаза, я снова хлопнул ему по лицу, не получив почти никакого ответа.
– Допустим, ты прав, – сказал я, схватив его за сальные волосы, чтобы голова не падала. – Я призрак. Я умер на Мельнице. Солдаты зарезали меня и Герту, мы даже из постели вылезти не успели. И она тоже здесь. Она хочет знать, почему ты нас предал. Эрчел, не умирай с обременённой душой, а не то её заберут Малициты. Облегчи её
Эрчел никогда не казался мне набожным, но тут к нему вернулись какие-то остатки жизни, поскольку надежда найдёт себе дорожку в любое, даже самое гнусное сердце.
– Завещание… – прошептал он. – Так за этим ты… здесь?
– Да. – Я наклонился поближе и заговорил спокойным, знающим тоном, каким мог бы говорить призрак. – Сними с себя бремя. Как бы то ни было, мы вместе бегали по лесу, как… – я чуть не подавился следующим словом, но сглотнул и выдавил его: – как братья. Мне больно думать, что твоя душа сгинет в вечных муках. Очисти её. Скажи, почему ты это сделал?
Он едва заметно дёрнул бровью и пожал плечами:
– Сокровища… она пообещала сокровище…
– Сокровище? – ошеломлённо переспросил я. – Что за сокровище?
– Клад Лаклана… Она знала, где его найти.
– Да ну? – Я отпустил его волосы и отодвинулся, чтобы смахнуть грязь с куртки. Клад Лаклана – это была старая байка, от которой в обычном случае я бы едко усмехнулся. Однако близость к кастрированному умирающему отбивает чувство юмора.
Лаклан Дреол был одной из легенд Шейвинского леса, тем, кем позднее стал Декин: королём среди разбойников. Вот только Лаклан не лелеял никаких претензий на знатность и довольствовался тем, что накопил огромную кучу награбленного. Другой аспект истории, отличавший его от Декина, заключался в том, что он не испытывал никакого желания делиться ни единой крупицей. Лаклан даже милостыню бедным не подавал. В истории говорилось, что жадность в итоге привела его к смертоносной подозрительности. Враги, как настоящие, так и вымышленные, выслеживались и убивались, а он становился всё более и более одержимым, стараясь удержать каждую украденную им безделушку. В конце концов даже его братья стали жертвами резни, когда Лаклан соскользнул за грань в полное безумие. Говорили, что он спрятал свои несметные сокровища где-то посреди скал и пещер западного побережья, завалил с ними самого себя и бредил в полной темноте, пока не умер на богатствах.
Байка интересная, и, на мой взгляд, обращать внимания на неё не стоило, как и на все подобные легенды об утраченных сокровищах. И всё же Эрчел со своими злобными родственниками, похоже, продали Декина за обещание об этом абсурдном мифе.
– Небось, и карту тебе нарисовала? – с отвращением спросил я.
– Он настоящий, клянусь! – проскрежетал Эрчел, содрогаясь от напряжения. Видимо, ему хотелось потратить остатки сил на это завещание, каким бы нелепым оно ни было. – Так сказал дядя… Семейная тайна, понимаешь… логово Гончей, вот где его найти…
Гончей? Это слово напомнило о чём-то глубоко в памяти, о словах, сказанных Декином много лет назад. Где Гончая преклонила голову.
– Что за гончая? – сказал я. – Что за логово?
– Старая история, которую… рассказывал дядя, – шёпотом прохрипел Эрчел. – «Однажды… мы отыщем логово Гончей. И тогда… мы завладеем всем ёбаным… лесом» … Наши предки ходили под Лакланом… Только не знали, где он его спрятал… Но… Декин узнал, Декин нашёл логово Гончей… Так он и собирался заплатить… за своё великое восстание. Он знал… а значит, знала и она. Вот только… когда всё закончилось, она всё сохранила… в тайне. Лживая, смертоносная сука.
Я сделал вздох, чтобы успокоиться – байки о сокровищах
– Итак, – сказал я тоном призрака, – она предала вас, как предала нас всех?
Губы Эрчела снова изогнулись, на этот раз от гнева.
– Всё шло отлично… какое-то время. Весь лес был… наш. А потом… – Он оскалил зубы, дрожа от напряжения. – Она заставила своего ручного зверька, этого герцога, устроить ловушку. Позвала дядю… и всех наших... на встречу. Сказала, что собирается наконец… рассказать, где он… клад. – Лицо Эрчела снова обмякло, голова стукнулась об стену. Дыхание стало частым, и я понял, что ему осталось совсем немного. – Всё ложь… – прошептал он. – Там была, наверное… тыща уёбков, Элвин. Люди герцога, солдаты Короны… Пришлось оставить там дядю… Пришлось оставить всех…
– Лорайн, – настаивал я, и поднёс ухо поближе к губам Эрчела, с трудом выдерживая вонь от опорожнившихся внутренностей и прогорклого пота. – Она теперь с герцогом? Сидит подле него?
Лицо Эрчела скривилось в последней в его жизни улыбке.
– В его… постели. Но… скорее это он её шлюха, чем… она – его…
После этих слов Эрчел внезапно содрогнулся, согнулся пополам и исторг из внутренностей дурно пахнущую жижу. От вони я вскочил на ноги и отпрянул, глядя, как он содрогается в смертных конвульсиях. Он бормотал ещё какие-то слова, в основном бессмысленности вперемешку с жуткой бранью и жалобными мольбами. Мне бы наслаждаться, глядя на его страдания на пути к очень заслуженной смерти, но не получалось. Как я позднее понял, удовлетворение тогда отсутствовало в моей душе. Глядя, как он дёргается и бормочет, я чувствовал только растущее отвращение и нетерпеливо хотел, чтобы всё поскорее закончилось.
Только в самом конце я различил хоть какой-то смысл в его бубнеже, последний едва слышный скрежет:
– Декин… приказал тебе… убить меня… Так ведь, Элвин? Вот… почему…
А потом он умер. От вида обмякшего тела Эрчела, перепачканного кровью и грязью, моё отвращение начало сменяться печалью – словно где-то глубоко внутри зачирикала маленькая коварная птичка. Я сокрушил её гневом, нацепив на лицо маску мрачного удовольствия – хоть никто её и не увидел бы. С моих губ слетели напряжённые, сердитые, насмешливые слова, которых этот злобный садист так заслуживал:
– Пускай свиньи подавятся твоим ядовитым трупом, никчёмный еблан.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Она была высокой, на самом деле даже выше многих мужчин. Ты наверняка много слышал о её коже – белоснежной, как мраморная статуя, особенно на фоне атласной черноты волос. А ещё ты много слышал об изящных чертах её лица, и о том, как остроту скул сглаживал изгиб подбородка и полнота губ. Но всё это лишь подачки, которые нужны, чтобы угодить тем, кто требует эстетического совершенства от своих кумиров. Волосы у неё были тёмно-каштановые, а не чёрные, а кожа, конечно, светлая, но не бесцветная, особенно в минуты сильных эмоций, когда она напоминала раскалённую сталь. Но всё же при первой встрече с Эвадиной Курлайн меня поразила не столько её несомненная красота, сколько аура несравненной силы, которую она излучала, и, разумеется, голос. Этот чудеснейший дар требуется всем истинным мученикам.
– Не воображайте, будто я предлагаю награду, – сказала она тем чудесным утром собравшимся искателям убежища Каллинтора. Под безоблачным голубым небом приятный ветерок разогнал большую часть вони, свойственной всем городам, но ничуть не приглушал её голоса. Он доносился до всех ушей, звенел чисто, правдиво и повелительно. Во многом он казался резким отражением тихого, захватывающего говора Сильды. Но там, где Сильда могла вывести человека на путь к вере, Эвадина распахивала дверь и приказывала войти.