Пария
Шрифт:
– Не обманывайтесь, будто я предлагаю что-то, кроме борьбы и крови, – продолжала она. – Поскольку это и есть война, а именно войны сейчас требуют от нас мученики.
От сильного ветра её щёки порозовели, и мне это очень понравилось. А ещё это развеяло любые сомнения в том, что именно эта Эвадина была получателем любовной корреспонденции лорда Элдурма. Увидев её сейчас, я понял, что слишком строго его судил, считая просто влюблённым дурачком, ведь его захватила женщина, которая, несомненно, поступала так со многими другими, даже не прилагая к этому усилий.
Эвадина Курлайн медленно повернулась, окидывая взглядом всю толпу. Низкое солнце отражалось на её доспехах. Даже мой неопытный глаз мог оценить, насколько
– И хотя мы, приверженцы Ковенанта, превыше всего любим мир, – продолжала она, и её голос чуть дрогнул, с несовершенством, выдававшим человека, который вынужден совершить нечто печальное, но неизбежное. – И ни одна душа, что следует примеру мучеников, никогда не пожелает причинить вред другому, но, братья и сёстры, знайте – сейчас мы стоим перед пропастью разрушения. Знайте, что Самозванец и его орда злодеев вцепились нам в горло, и в своей жадности и жестокости не пощадят никого. И поэтому, если вы не сразитесь, дабы защитить невинных, то они устроят резню. Сразитесь, чтобы защитить хотя бы священный Ковенант, который так долго давал вам укрытие.
– Пока что мы за это рвём жопы на работе, – пробормотала сбоку Тория. Мы с Брюером стояли в передних рядах толпы, и это место я выбрал в результате волнений, тревоживших меня всю ночь. Я ждал, пока небо полностью не потемнеет, а потом вытащил тело Эрчела из лачуги. Пришлось из-за этого пропустить вечернее прошение, но тут уж ничего не поделаешь. Конечно, моё отсутствие заметили, и последует какое-то наказание, но вряд ли изгнание, с учётом моей ценности для скриптория.
Чтобы переместить полуокоченевшее вместилище Эрчела в самый большой и густонаселённый свинарник, пришлось перетаскивать его через несколько стен, и это тяжёлое, вонючее дело подняло немалый шум среди поросячьих обитателей. Я сбросил Эрчела у западной стены, возле крытого загона, в котором спали свиньи, зная, что восходящее солнце не осветит его до полудня. К тому времени, если повезёт, вечно голодные боровы оставят от него лишь очередную груду костей среди объедков. Далеко не самая тщательная работа, но альтернатив у меня не было, поскольку под рукой не нашлось топора, чтобы разделать Эрчела на куски, которые удобнее было бы скрывать.
Я не рассказал Тории и Брюеру о своих приключениях, хотя они с лёгкостью прочитали моё настроение. Я всю ночь просидел в задумчивом, нервном молчании, и мысли постоянно возвращались у Улыбчивой Эйн и той истории, которую она наверняка вывалит из своего беззаботного рта. Декин убил бы и её. Тёмная мысль, но правдивая. Но тогда мне пришлось бы скормить свиньям два тела, а даже они, возможно, не настолько голодны.
Утром хранители созвали всех нас послушать слова леди Эвадины Курлайн, капитана-причастника новообразованной роты Ковенанта. Характер её миссии быстро стал очевиден, и это могло оказаться для меня полезным. Так что, когда она говорила в тот день, я не почувствовал какого-то большого прилива преданности. Ни к Ковенанту, ни, как ты, наверное, ожидал, к её прекрасной притягательной личности. Я и слушал-то лишь вполуха, постоянно обшаривая взглядом толпу и сражаясь с разбойничьим инстинктом бежать от неминуемой неприятности. Всегда оставалась возможность, что Эйн, какой бы дурочкой она ни была, просто забыла события прошлого вечера. И, может, ещё получится держаться первоначального плана: быстро и эффективно выгрести содержимое сундука в кладовке святилища, а потом просто уйти через ворота, на новые пастбища. В конце
А Эвадина Курлайн продолжала говорить, и голос звучал всё громче и неистовее:
– Король и Совет светящих постановили, что всякому, кто принесёт присягу на верность роте Ковенанта и встанет под её знамёна, будут прощены все преступления, предусмотренные указом Короны. По окончании службы им уже не придётся искать убежище в этом священном месте. Но это не награда, а всего лишь признание заслуг. Награда, друзья мои, уже заплачена вашим услужением этим любезным святилищам. Я всего лишь прошу вас отплатить хотя бы малую долю того безграничного дара, что представляет собой благодать Серафилей и пример мучеников, потом на ваших лбах и кровью ваших тел, которые суть всего лишь сосуды для искуплённых душ. Присоединяйтесь ко мне!
Она протянула в сторону толпы руку в латной перчатке, а на её лице застыло выражение, которое напоминало бы отчаяние, если бы не сила, с которой она держалась.
– Присоединяйтесь к сражению и изгоните Самозванца в еретическую могилу, которой он и заслуживает! Битва на пороге! Уже сейчас, пока мы говорим, его орды приближаются к границам Альбериса. Но с вашей помощью, мои возлюбленные братья и сёстры по святому Ковенанту, мы обратим его в бегство! Огнём и кровью!
Несмотря на всю заразительную ярость её риторики, в тот момент её слова не произвели особого впечатления ни на меня, ни на Торию.
– Что ж, – фыркнула она, – звучит всё это пиздец как страшно.
Как и следовало ожидать, с Брюером всё вышло иначе, как и с многими из толпы. Последний призыв Эвадины Курлайн вызвал громкий гул одобрения, и даже несколько пылких криков. С дюжину, а то и больше, мужчин и женщин уже вышли вперёд, громко крича и воздевая руки, и пали на колени перед телегой, на которой она стояла. По одному взгляду на Брюера я понял, что ему не терпится к ним присоединиться: его влажные глаза были широко раскрыты, рот разинут, на лице почти такое же восхищение, как когда он слушал более проницательные проповеди Сильды.
– Что, уже в штанах поднапряглось? – спросила его Тория. – Быстро же ты забыл нашу мученицу.
В обычное время Брюер прорычал бы какое-нибудь возражение, но тут лишь равнодушно взглянул на неё и повернулся ко мне.
– Нас призвали, – сказал он. – Ковенант призывает нас, и мы должны ответить на зов.
– Нет, – возразила Тория, плотно скрестив руки. – Какая-то неизвестная нам сука призывает нас драться в битвах аристократов за них. – Её лицо помрачнело, а глаза опустились, и я знал, что это указывает на сдерживаемые эмоции. Однако, как бы мы ни препирались, Рудники и безумства побега связали нас троих, примерно, как общая кровь связывает семью. Желание Брюера пасть ниц перед этой набожной аристократкой было на взгляд Тории равносильно предательству.
– Вали, если хочешь, – сказала она, дёрнув головой в сторону растущей толпы добровольцев, окруживших телегу. – Больше мяса на молотилку.
Брюер пытался с ней поспорить, взывая к её разбойничьим инстинктам разговорами о добыче, которую можно набрать на поле боя, но в ответ получил лишь резкое возражение:
– Если сдохнешь, то уже ничего не соберёшь.
Я не принимал участия в их всё более ожесточённом споре, а мой настороженный блуждающий взгляд был прикован к восходящим Гилберту и Колаусу, целеустремлённо шагавшим по дороге к воротам с дюжиной хранителей за спиной. Колаус был старше, но менее авторитетным, и потому брёл следом за Гилбертом с обеспокоенно-потрясённым выражением на лице. Гилберт выглядел более серьёзным и сосредоточенным, и его лицо ещё сильнее посуровело, когда он углядел меня. Толпа продолжала гудеть, и громкие возгласы, обращённые к капитану-причастнику, сильно приглушили слова восходящего, но всё равно я их слышал с ошеломляющей ясностью: