Пария

Райан Энтони

Я ждал новых обличений по части веры, воззвания к моей верности Ковенанту, а не Короне. А вместо этого она немного откинулась в седле и нахмурилась, обдумывая ответ.

– А ради кого ты умрёшь? – спросила она наконец. – Ради друзей? Семьи? Ради памяти восходящей Сильды? Ты слышал мои проповеди, и я уверена, что у тебя остались сомнения в истинности моих слов, как и подобает умному человеку, поэтому не стану взывать к твоему разуму. В конечном счёте я могу просить только об одном: о доверии.

Она наклонилась вперёд и сурово, не моргая, посмотрела мне в глаза.

– Поверь мне, Элвин Писарь, как ты верил восходящей Сильде. Можешь считать мои видения притворством или безумием… – Она замолчала,

не отводя взгляда, но её лицо напряглось, а рот перекосило от неприятных воспоминаний. Вдохнув, она продолжала: – И снова прошу тебя поверить, когда говорю, что они – не притворство и не безумие. Самозванец всем нам принесёт только разрушение. Как керлам и разбойникам, так и знати. Вот что я видела, хотя отдала бы что угодно, только бы этого не видеть.

Она не врала – это я видел. Эта женщина по-настоящему верила, что она проклята видениями о Втором Биче, и каждое её действие теперь направлено на то, чтобы не дать им воплотиться. И всё же, её правдивость не делала это реальностью. Быть может, для Брюера, Эйн и остальных. Но не для меня. Пускай Эйн падает на колени и рыдает ради благосклонности Эвадины, а я не стану. Несмотря на это, какими бы иллюзорными ни были её видения, бремя того, что я теперь ей должен, оставалось реальным и неоспоримым. А ещё перед глазами у меня ярко стояло знамя герцога Руфона. Если сбегу, то вряд ли получу ещё когда-нибудь шанс подобраться так близко к Лорайн.

– Я не сбегу, – сказал я Эвадине, заставив себя отвести глаза, и покрепче взялся за поводья. – В уплату моего долга, капитан.

Мне очень хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Эта женщина обладала пугающей способностью к убеждению. Я чувствовал, что пройдёт совсем немного времени, и она найдёт и другую причину изменения моих взглядов, помимо простых обязательств. А ещё меня выбивала из колеи её прямота и отсутствие снисходительности, свойственной знати – или по крайней мере так я себя уговаривал. Позднее я посмотрел глубже в этот миг и понял, что причиной моего дискомфорта было нечто более простое, но и намного более пугающее – то, что я долгое время не был готов признать.

Она молча разглядывала моё лицо, и я чувствовал, как воздух густеет от обоюдного знания, что разговор остался незаконченным. Я понимаю, она ждала большего. Было ли тут дело в безрассудной и полной слёз благодарности Эйн? Неужели Эвадина Курлайн, помазанная причастница Ковенанта Мучеников, стала зависима от восхвалений её последователей?

– От лица Ковенанта я благодарю тебя за службу, Писарь, – сказала она, а потом развернула серого и пустила лёгким галопом. Глядя, как она скачет впереди, я размышлял, не послышались ли мне в её голосе нотки обиды. «Красота легко переворачивает умы мужчин», напомнил я себе, щёлкнул поводьями, и старая лошадь поплелась дальше. Это был один из многочисленных уроков Сильды, спровоцированный рассказанным мною анекдотом о моей глупой страсти к Лорайн, о которой я сильно сожалел. «Помни, Элвин: нет женщин, которые не знают о своей красоте, зато есть много мужчин, которые не знают, что их заманивают в ловушку, пока не станет слишком поздно».

Тем вечером проповеди не было, что меня удивило, равно как и любопытная шутливость, царившая в лагере. У костров много разговаривали и смеялись, и наконец-то пели песни – по большей части гимны Ковенанта, но всё же это была в каком-то роде музыка. Я видел даже, как солдаты схватились за руки и сплясали танец-другой. Видимо, перспектива неминуемой битвы безгранично подняла их дух.

У нашего костра всё было по-другому. Эйн, разумеется, веселилась больше обычного, и танцевала одна под музыку игравшей неподалёку флейты, подняв к ночному небу улыбающееся лицо и закрыв глаза в блаженном спокойствии.

В отличие от неё Тория сидела, съёжившись, и хмуро таращилась на огонь. Не очень-то приятно было терпеть её реакцию на моё решение остаться, какой бы ожидаемой она ни оказалась. Я предложил ей сбежать самой и даже пообещал отвлечь пикеты, чтобы она могла ускользнуть в высокой траве на полях к югу от лагеря. Поток ругательств, полившийся на меня в ответ, был грязнее обычного. Хотя и производил впечатление своей изобретательностью.

– У тебя все мозги в твоей засратой жопе, ебанутый вероломный сукин сын!

И всё же она осталась, хотя её настроение было мрачнее и угрюмее, чем в самые худшие времена на Рудниках. Её держал здесь долг передо мной, так же как меня держал долг перед Эвадиной.

– В этом мусоре было хоть что-то не ржавое? – пробормотал Брюер, царапая кончиком ножа заклёпку выданного ему нагрудника.

Доспехи и оружие, которое я привёз в роту, тщательно поделили под руководством сержанта Суэйна. Откидывая парусину, я заметил на его лице скрытую гримасу профессионального презрения при виде кучи разнообразного металла. Большая его часть тускло блестела на солнце, покрытая бурыми и рыжими пятнами ржавчины и грязи. Тем не менее сержант изображал одобрительное ворчание, раздавая различное снаряжение и оружие стоящим в очереди солдатам. Нагрудники и большую часть кольчуг, вместе с фальшионами и мечами, получили пикинеры. Ведь пики, как много раз говорила нам клинок-просящая Офила, неизбежно расколются или упадут после первого же столкновения, поэтому важно иметь и другое оружие.

Мне вдобавок к секачу Суэйн выдал короткий топорик с серповидным лезвием. Полумесяц лезвия потемнел и загрубел от времени и небрежения, но примерно за час работы оселком ржавой стали удалось придать серебристую кромку. Ещё сержант отдал мне то, что на первый взгляд выглядело как два квадрата из потрескавшейся кожи с рядом петель, в которых были закреплены старые железные кольца.

– Наручи, – сказал он. – На предплечья. Ремни истрепались, так что придётся поискать, чем завязывать.

К счастью Эйн умела обращаться с шилом и бечёвкой не хуже, чем со сковородкой. Всего пара часов работы, во время которой она сосредоточенно хмурила своё обычно оживлённое лицо – и смастерила прочные ремни и пряжки для каждого наруча. И её, казалось, совершенно не беспокоило, что ей не досталось никакого оружия, помимо кинжала на поясе, и ни единого элемента доспехов.

– Благодать Серафилей – вот единственная защита, на которую я уповаю, – отозвалась она, когда я поинтересовался недостатком её снаряжения. Тогда я выразил свою озабоченность Офиле, и она грубо заверила меня, что капитан прикажет Эйн оставаться с обозом во время всей битвы. Так же просящая приняла за скверную шутку моё совершенно серьёзное предложение приковать девчонку к колесу телеги.

Тория разжилась кольчугой – насколько мне известно, единственной в шеренге кинжальщиков. А ещё кольчугу отдал не Суэйн, а сунула хмурая Офила. Тории она подошла на удивление хорошо, почти как если бы делали на неё. А ещё я не заметил на маленьких железных кольцах, из которых она была сделана, ни единого следа ржавчины. Офила явно хотела, чтобы хотя бы один из нас выжил на следующий день.

– Но, – продолжал Брюер, поднимая нагрудник так, чтобы на нём слабо блеснул свет от костра, – пожалуй, его можно отполировать, если только удастся достать немного масла.

– Это говно, – пробормотала Тория, по-прежнему глядя на пламя. – Всё. Раздали говно обманутым подонкам, которые идут под знаменем сумасшедшей.

Я предупреждающе зыркнул на неё и показал глазами на Эйн. К счастью та слишком увлеклась танцем и потому не впала в ярость из-за богохульства.

– Элвин, отъебись, – отчётливо проговорила Тория.